Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Кто знает, спрашивал он себя иногда, вспомнили хоть раз эти два беззаботных человека, что совсем рядом граница? В рощице на холме, ступенькой прилепившемся к горе, днем хорошо просматривается застава. Скорее всего, они и не знают, что на днях там убили пограничника.

До других им нет дела! — почти со злостью думал он. Живут себе, и любовь — единственная их забота. А может, я несправедлив, упрекал он себя тут же, я ведь не знаю их и сужу только по тому, что вижу. Разве думали мы с Марией о чем-то, кроме любви? Ну, конечно, отвечал сам себе, охваченный энтузиазмом, он был переполнен возвышенными мыслями, и ему казалось, что этого воодушевления довольно для личного счастья и благополучия окружающих.

Но, вспомнив о Марии, вынужден был признать, что после войны, когда он, захваченный жизнью, бурлящей словно молодое вино, размышлял о будущем страны, она заботилась лишь о собственной внешности; и не столько чтобы нравиться ему, а просто — для себя. Так женщина смотрится в зеркало и говорит: меня любят, я красива! И, пожалуй, больше радуется тому, что красива, ведь именно поэтому всегда будет любима — как уверяет ветреная молодость.

В то время как он мысленно представлял себя выступающим перед тысячами людей, которые в следующий момент под его руководством совершат нечто великое, она всерьез обдумывала, где бы достать деньги на шубу. В шубе она будет нравиться ему еще больше, убеждала себя Мария, и действительно будет достойна его обожания. Из книг она знала, что когда-то женщин не только любили, но и обожали. Она с удовольствием думала об этом, как думают о чем-то, наполняющем сердце отрадной надеждой.

Он знал, что Мария выросла в семье, где ей не могли обеспечить средства для той жизни, о какой она мечтала, но зато создали у нее типично мещанское представление о счастье; так смотрят на жизнь студентки-провинциалки, которые по приезде в город первым делом бегут в оперу. Послевоенное время внушило ей доверие к людям такой закалки, какую получил наш караульный.

Неосознанная расчетливость и искренние порывы сердца подталкивали к нему Марию. Он же в своей юношеской самонадеянности и доверчивости опасался лишь упреков собственной совести. Хотя сердце и молодость ввергли его в объятия любви, в нем постоянно жила мысль о том, что, наверное, он эгоист и слишком много времени и сил отдает личному счастью.

Теперь, стоя здесь на часах, он беспрестанно возвращался к этой мысли. Не переставая поглядывать на влюбленную пару, он силился припомнить мельчайшие подробности последних лет своей жизни, чтобы до конца осмыслить их.

В один прекрасный день он понял, что девушка переселилась в домик. Не стало прогулок по залитому лунным светом берегу, не стало поцелуев, единственным свидетелем которых был он. Ему казалось, они подшутили над ним и потому спрятали свою любовь за каменные стены.

Теперь жизнь, за которой он так прилежно наблюдал, несколько изменилась. По утрам мужчина, как и прежде, уходил. После полудня, когда он должен был возвратиться, она встречала его. Кутаясь в шерстяную шаль, ступала она с камня на камень по раскисшей дороге, и ее щеки горели от порывистого осеннего ветра. В высоких ботинках, закутанная, она казалась совсем другой, мало похожей на ту девушку в легком летнем платье, туфлях на босу ногу, с распущенными по плечам волосами.

Обычно она заранее приходила к живой изгороди и там ждала его. Он подходил, они целовались, он обнимал ее за плечи, и они шли домой. Вероятно, по дороге он рассказывал ей обо всем, что произошло за день. Если она чуть запаздывала и видела, что он уже появился, то бежала ему навстречу, как будто ни за что на свете не хотела опоздать на ежедневное свидание у акаций.

Глядя на нее, караульный вспоминал, что Мария была значительно моложе. Когда они познакомились, она только что закончила торговую школу. Мария была бойкой, легкомысленной, наивной девчушкой, говорил он себе, и не больше. На мир она смотрела сквозь свои детские грезы. А когда она сказала ему, что беременна, они очень долго не могли осознать, как это все изменит. Тут он вспомнил, что тогда у него был всего лишь один костюм, грубые сапоги и штормовка, которую он надевал, когда приходилось ездить по селам. Но в то время это его мало интересовало, он больше думал о Марии, которая стремительно превращалась из девушки в женщину, так быстро, что он просто изумлялся. Жизнь, что зарождалась у нее под сердцем, помогала ей взрослеть.

Больно было вспоминать то время. Его юношеская любовь вдруг укрепилась, как будто в море переполнявших его чувств был брошен надежный якорь.

Здесь, в домике, происходило нечто похожее. Неожиданно он обратил внимание, что девушка уже не спешит. Она осторожно ступала по неровной дороге, словно шла тут впервые. Она изменилась, пополнела налицо, девичьи привычки исчезали, она становилась женщиной. Когда они возвращались домой, она крепко держалась за его локоть и шла чуть — всего на полшага — сзади. Он выступал важно, заметно гордясь, что скоро станет отцом. Помогал ей перебираться через лужи и поддерживал, где было скользко.

Эти двое, опять думал караульный, живут словно голубки, укрывшись от городской суеты в своем гнездышке. Белый домик, тенистые сосны, манящий лес, живая изгородь, которая скрыла столько их поцелуев, река и лодка, неслышно уплывающая в ночи, — все это окружает их любовь. Быть может, и огонек горит всю ночь напролет только для того, чтобы он мог видеть ее каждую секунду. Да разве сам он, пробудившись ото сна, не хотел видеть Марию, как она спокойно спит — волосы разметались по подушке, легкая улыбка на красивом лице? Он зажигал бы свет, если б не боялся разбудить ее.

Иногда он не слышал ее дыхания и потому поспешно протягивал руку и касался ее груди, чтобы ощутить мирное биение сердца.

Много раз они говорили о ребенке.

«Если будет мальчик, — говорил он, — назовем его Тине, в память о дяде Тине, который погиб. Мы воспитаем и выучим его, чтобы не был он таким балбесом, как я, чтобы ему не нужно было из-за каждой ерунды заглядывать в книгу. Моя юность прошла в скитаниях, и я ничего-то путного не знаю. Когда он вырастет, не будут вручную прокладывать дороги и возить лес на лошадях. Ему не придется идти на ощупь, как вынужден был делать я. Он станет хорошим, гордым и умным человеком».

«Если будет девочка, — вторила она, — пусть будет учительницей. По-моему, это очень хорошая и подходящая для женщины профессия. Учительницы всегда удачно выходят замуж».

«Не знаю, — колебался он. — Пожилые женщины — хорошие учительницы, и эта работа им подходит. А о молодых этого не скажешь. Насколько я знаю, они сами как дети и не больно-то умны».

«Если они молоды, — возражала Мария, — могут быть и не слишком умными. Зачем им?»