Иэн Макьюэн - Утешение странников

— Мэри? — тревожно сказал он, как человек, вошедший со света в темную комнату — Мэри? Мэри?

— Я сейчас, — сказала Мэри. — Я уже иду.

Когда она опять пришла в себя, вынырнув из бесконечного сна, его голова откинулась назад, а тело съежилось. Глаза, по-прежнему открытые и глядящие прямо на нее, утратили всякое выражение, кроме усталости. И она увидела его как будто очень издалека, хотя в поле ее зрения больше ничего не осталось, сидящим у маленького прудика, окрашенного в красный цвет полосатым ромбом света, пробившегося через ставень — теперь чуть приоткрытый.

Всю следующую ночь ей снились стоны, и всхлипы, и внезапные вскрики, фигуры, которые переплетались и переворачивались прямо у нее под ногами, плескались в маленьком пруду и кричали от счастья. Ее разбудило солнце, которое заглянуло через витражную дверь балкона у нее за спиной и стало греть ей шею. Времени, должно быть, прошло уже очень много, потому что расползшиеся по всему полу следы успели покрыться сухой ржавчиной, а стоявший у дверей багаж исчез.

Прежде чем спуститься по усыпанной гравием дорожке к больнице, Мэри остановилась передохнуть в тени у сторожки. Сопровождавший ее молодой чиновник явно скучал, но был терпелив. Он поставил на землю свой кейс, снял темные очки и принялся протирать их вынутым из нагрудного кармана носовым платком. Женщины устанавливали вдоль дорожки лотки, в ожидании первых утренних посетителей. Видавший виды микроавтобус с рифлеными бортами привез продавцам цветы, а чуть ближе одинокая женщина доставала из портпледа с эмблемой авиакомпании крестики, статуэтки и молитвенники и раскладывала их на переносном столике. Вдалеке, перед больничной дверью, садовник поливал подъездную дорожку из шланга, чтобы прибить пыль. Чиновник тихо кашлянул. Мэри кивнула, и они пошли дальше.

На поверку оказалось, что за беспорядочно-суетливой поверхностью города скрывался сложный и процветающий бюрократический аппарат, скрытая система правительственных учреждений с раздельными, но пересекающимися сферами компетенции, со своими порядками и иерархиями; неприметные двери на улицах, по которым она ходила десятки раз, вели вовсе не в частные квартиры, но в пустынные приемные с вокзальными часами на стенах, с непрестанным стрекотом пишущих машинок, и в тесные кабинеты с полами, выстланными коричневым линолеумом. Ее допрашивали, фотографировали, подвергали перекрестному Допросу; она надиктовывала показания, подписывала документы, смотрела на фотографии. Она относила запечатанный конверт из одного учреждения в другое, и там ее снова допрашивали. Усталые моложавые мужчины в пиджаках — должно быть, полицейские или гражданские служащие — держались с ней корректно, так же как и их начальство. Как только удалось окончательно установить ее семейное положение, а также тот факт, что дети ее находятся в сотне миль от места происшествия, и в особенности потому, что на вопрос, который ей задавали не раз и не два, она неизменно отвечала, что никогда не собиралась выходить замуж за Колина, с ней стали еще предупредительнее прежнего — и доверять тоже стали меньше. Она естественным образом превратилась для местных чиновников скорее в источник информации, нежели в предмет заботы.

Но чувство жалости сломало бы ее. А так состояние шока все длилось и длилось, и собственные чувства были для нее попросту вне зоны досягаемости. Она безропотно делала все, что от нее требовалось, и отвечала на каждый заданный ей вопрос. Ее бесчувственность усиливала подозрения. В кабинете заместителя комиссара ей сделали комплимент насчет точности и логической выстроенности ее показаний, в которых эмоциям, замутняющим картину происшедшего, практически нет места.

— Совсем не похоже на женские показания, — хладнокровно заметил чиновник, и за спиной у нее кто-то тихо хихикнул.

Хотя здесь никто не верил в ее виновность, относились к ней так, словно она была запятнана тем, что сам заместитель комиссара назвал — и велел специально для нее перевести — «непристойными излишествами». За всеми этими вопросами крылось молчаливое допущение — или это просто ей так казалось? — что если такой человек, как она, становится свидетелем подобного преступления, удивляться тут, собственно, нечему: это как поджигатель на чужом празднике с фейерверками.

В то же время они были достаточно деликатны, чтобы говорить с ней об этом преступлении как о явлении вполне заурядном, подпадающем под давным-давно устоявшуюся категорию. За последние десять лет это учреждение сталкивалось с несколькими подобными случаями: детали, естественно, различались. Старший полицейский в форменной одежде, который принес Мэри в приемную чашку кофе, сел с ней рядом и перечислил несколько характерных особенностей. Например, убийца выгуливает жертву в общественных местах, и многие видят их вместе. Затем непоследовательность в приготовлениях к убийству: с одной стороны, готовятся тщательно — он перечислил, загибая толстые пальцы: фотосъемка, приобретение специальных препаратов, распродажа имущества, заблаговременные приготовления к отъезду; с другой стороны, нарочитая небрежность — он снова начал загибать пальцы: ну, скажем, люди оставляют бритву на месте преступления, бронируют авиабилеты, проходят регистрацию по своим настоящим паспортам.

Этому полицейскому было еще что рассказать, но Мэри перестала его слушать. Он подвел итог, похлопав ее по коленке и сказав, что для подобного рода людей арест и последующее наказание, как правило, не менее важны, чем преступление само по себе. Мэри пожала плечами. Слова «жертва», «убийца», «преступление само по себе» были лишены всякого смысла, за ними ничего не стояло.

В гостиничном номере она свернула и упаковала вещи, разложив их по разным сумкам. Поскольку в сумке Колина осталось немного места, она сунула между его вещами свои туфли и ветровку, так же как и на пути сюда. Она отдала оставшуюся мелочь горничной и вложила открытки между последними страницами паспорта. Она раскрошила в кулаке оставшуюся марихуану и смыла ее в раковину. Вечером поговорила по телефону с детьми. Они были ей рады, но явно думали о чем-то другом и несколько раз просили ее повторить только что сказанную фразу. Она слышала, как на другом конце провода работает телевизор, а на своем собственном — как искаженный микрофоном женский голос пытается выпросить хоть каплю тепла. К телефону подошел ее бывший муж и сказал, что готовит карри. Она заедет за детьми в четверг вечером? А нельзя ли поточнее? После телефонного разговора она долго сидела на краешке кровати и читала отпечатанный мелким шрифтом текст на авиабилете. Снаружи доносился мерный перестук стальных инструментов.