Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

– Нет.

Магараджа откинулся в своем кресле; лицо его стало сосредоточенно-печальным.

– Все это ужасно! – проговорил он.

– Но откуда вы узнали? – не унималась жена электрика.

Бапу-сагиб не хотел говорить об этом. Наконец, собравшись с духом и пристально глядя на поверхность стола, он рассказал:

– Много лет назад на этом месте я сбил насмерть человека. Я не был виноват: тот был пьян и выбежал на дорогу прямо перед автомобилем. Следствие признало мня невиновным, но я все равно дал его семье крупную сумму денег. Однако с тех пор он пытается меня убить – именно в том виде, что вы описали.

Все, сидевшие за столом, остолбенели. О таком невероятном случае магараджа рассказал таким обыденным тоном! Какое испытание для европейского рационалистического сознания! И хотя Бапу-сагиб вскоре поменял тему разговора, рассказанная история продолжала занимать его личного секретаря. Магия, со всеми ее тайными знаками и предзнаменованиями, тоже являлась частью Индии, частью, неотделимой от чудес этой страны. И сам способ мышления – он давно уже исчез в Англии, сохранившись только в ее литературе. Что особенно поразило Моргана – история невероятных событий совершенно органично вписалась в повседневную жизнь, она происходила здесь, рядом, буквально под ногами.

Конечно же, Морган не верил в сверхъестественное. Но и не отрицал его возможность полностью. Индия пробудила в нем некий архаический анимизм, предрасположенность к мистическому миропониманию. Хотя он и освободился от религиозных симпатий, они касались только англиканской церкви с ее комфортными утренними молитвами и воскресными службами. Но в нем никогда не угасало стремление прикоснуться к чему-нибудь более природному, более органичному, более близкому земле, а может быть, и небесам – к тому, что было превыше ума. Морган вспомнил Пана, пробирающегося через италийские леса, вспомнил мальчика-пастуха, которого встретил возле Солсбери. В той жизни, что он вел в Англии, подобные моменты выдавались редко, мимолетно; здесь же, в Индии, они могли застать вас где угодно. Здесь и шагу не ступишь, чтобы не выйти к храму или святилищу, испачканному маслом из перетопленного молока буйволицы и пропахшему благовониями. И если посмотреть в лица молящихся, неизбежно увидишь там слепое, атавистическое чувство преклонения.

Теоретически Морган в бога не верил; особенно в тот вариант доброго бога-дедушки, на основе которого его когда-то пытались воспитать. Но мириады божков индуизма предлагали ему гораздо большее. Эти садху, молящиеся по берегам реки, что вызвали в Масуде такой ужас, – они пробудили в Моргане некое чувство, не имеющее отношения к зависти. То же самое он чувствовал и в иные моменты, когда индийцы говорили о религии. Хотя Морган не мог позволить себе непосредственно участвовать в местных религиозных ритуалах, он никогда не терял представления о высшей цели, о Сущности, находящейся в основании всех вещей, приводящей в движение цепь событий, но не придающей им форму и логику развития. За суетой и шумом обыденной жизни он ощущал существование некоего универсального порождающего принципа, на основе которого была организована Вселенная; и подчинить себя ритмам такого принципа было бы не такой уж и глупостью.

Ему показалось, что его книга самой своей структурой могла бы выразить подобное единство. Моргану всегда казались особо важными моменты, когда история, что он писал, разворачивала перед ним свои глубинные смыслы, сама объясняла ему цель его работы; именно такой момент Морган переживал сейчас. Ему явилось чувство целостности, открылся архитектонический принцип его повествования.

Причина, по которой он до этого затруднялся со своим романом, заключалась в том, что он был не в состоянии видеть дальше политики. Но писать только об индийцах и англичанах – слишком мало. История расширилась, влилась в более широкое русло, где политика была лишь одним из многочисленных потоков. Религия, эта кровь индийской идентичности, лилась более мощной струей, и Морган видел, как индуистский храм в его романе постепенно вытесняет мечеть и пещеры. Этот храм утвердит многобожие там, где раньше пребывало либо безбожие, либо монотеизм. И если Моргану не удастся до конца воплотить представление о мировом порядке, все-таки это послужит лучшим вариантом, более близким тому, как устроена Вселенная. Ничто в мире не разрешено, ничто не имеет конечного завершения; скорее все развивается в глубину и вширь, и развитие это будет идти вечно – вот какую картину попытается создать его книга.

Мечеть, пещеры, индуистский храм. Три вида духовности, три части книги. Триединство в силу своих имманентных характеристик всегда отличалось симметричностью и было прекрасным само по себе. Такое триединство может вступить в союз с прочими феноменами, например с климатом и временами года: холод, жара, дожди. Хотя последнее Моргану еще не удалось испытать, созревшие небеса готовы были разродиться влагой. Муссоны приближались.

Однажды вечером магараджа вздохнул и сказал:

– Этот цирюльник, о котором я вам говорил. Он болтается по дворцу, что мне совсем не нравится. Для слуги это нехорошо.

Они несколько недель не обсуждали больной вопрос по причине, непонятной Моргану, который, пользуясь случаем, сейчас же напомнил:

– Жаль, что вы мне так никого и не нашли.

– Я ждал, что вы об этом заговорите, – отозвался магараджа. – Никаких трудностей не предвижу.

Канайя явился в полдень. Морган выбрал такое время, потому что Бальдео как раз обедал. Канайя был привлекательным молодым человеком, немного женственным, в одеянии, казавшемся слишком желтым, и тюрбане, казавшемся слишком голубым. У него были тонкие усики и густые черные брови, которые срослись над переносицей.

Первая встреча прошла вполне невинно. План состоял в том, что Морган должен был сперва решить, нравится ли ему цирюльник, и только тогда этого молодого человека попросят вернуться. Канайя побрил Моргана, и тот почувствовал, какими тонкими и нежными были пальцы, касавшиеся кожи его розового лица. По окончании процедуры они улыбнулись друг другу.

– Приходи завтра, – сказал Морган. – В это же время.

Укрывшись под полотняным зонтиком, Канайя ушел, оставив после себя легкий запах простых духов.

На следующий день цирюльник пришел чуть позже, чем нужно. Повторился ритуал бритья, и в самой его середине Морган протянул руку и взял цирюльника за пуговицу. Бритва остановилась, Канайя застыл. Они посмотрели друг на друга, и Морган ухватил цирюльника за рукав и притянул к себе. Цирюльник улыбнулся и покачал головой из стороны в сторону. Морган помнил, что в Индии такое движение означает согласие. Чтобы удостовериться, Морган спросил: