Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

И голоса женщин вновь утонули во всеобщей сумятице звуков, которую, возможно, слышал только он.

И тут предмет их разговора увидел самого себя – так же, как и они могли видеть его в зеркале, висевшем в золотой раме на противоположной стене: странная, деформированная фигура с одной ногой, нелепо заведенной за другую, со скрещенными руками и склонившейся набок взъерошенной головой. Свет, упавший на зеркало под определенным углом, уничтожил отражение зала, отчего казалось, что Моргана окутывает безбрежно-белая пустота. Закованный в лед снежный пейзаж, на который тем не менее солнце изливает свои бесцветные лучи. Вот оно, арктическое лето: все мертво и неподвижно и все тем не менее распахнуто в небо.

« Это не я », – подумал Морган, хотя это был именно он. Все в отражении было неправдой, но какое зеркало покажет истину? А ведь именно истину ему хотелось бы прокричать в белую пустоту. Он бы спросил всех этих людей: « Знаете ли вы, что я сделал? Сделал из пустоты? Я совершил чудо. Я превратил воду в вино и видел ангелов, танцующих на булавочной головке! »

Но, стоя напротив двух женщин, чьи удивленные напудренные лица так напоминали физиономии леди, сопровождавших его всю его жизнь, Морган вдруг почувствовал смущение. Он стоял на пороге некоего значительного деяния; но что это могло быть за деяние, он упустил. Он думал, что готов закричать, но произнес самым тихим голосом:

– Я любил. А следовательно, жил. Тем способом, который мне доступен.

Добавить было нечего. В уголках рта пожилой дамы дрожали сухие хлебные крошки. А может быть, это дрожал сам Морган? В любом случае дрожали и трепетали все предметы, прежде твердо стоявшие на своих местах.

Пока он не повернулся и не вышел, испортив эффект тем, что запнулся о загнутый край ковра.

Случай был так ужасен и одновременно так тривиален, что он никому о нем не рассказывал. Даже своему дневнику, который выслушивал и более откровенные признания хозяина. Хотя, возможно, он просто не нашел времени для этого – настолько полной и интересной стала его жизнь.

Морган приехал в Индию еще раз, в 1945 году, в возрасте шестидесяти шести лет. Его жизнь полностью изменилась, и визит его никоим образом не походил на предыдущие два. Тогда он был почти никому не известен, особенно в этой части страны, – частное лицо, останавливавшееся у друзей, нередко принадлежащих к тому, что в те дни называлось «Вторым обществом». Сейчас же он был известным романистом, знакомства с которым искали представители высших эшелонов британской Индии. Он обедал с вице-королем и главными чиновниками. В Индии Морган провел три месяца по приглашению ПЕН-клуба, международной писательской организации. Принимал участие в конференциях, произносил по радио речи, подписывал книги для своих поклонников. При этом его просили высказываться по вопросам, зачастую не имеющим ни малейшего отношения к его творчеству.

Мир за пределами Индии, большой мир сделался существенно иным. Способствовало этому еще одно потрясение, сопровождавшееся такими открытиями относительно людской природы, что ум человека, размышлявшего о них, застывал в параличе. Для Индии же все это прошло незамеченным – все, кого Морган встречал здесь, говорили только о себе. Европа и Америка для Индии не существовали. Индийцы их отменили. Сама же Индия находилась на пороге существенных преобразований: через два года она готовилась стать независимой страной, она была чревата свободой, и соответствующие переменам знаки буквально витали в воздухе.

Даже путешествовали теперь по-другому. Вместо медлительного двухнедельного плавания на корабле Морган прибыл на место назначения за три дня, примчавшись в Индию на летающей лодке со скоростью и на высоте, которые когда-то воспринимал в качестве симптомов гибнущего мира. Но не будущее, а прошлое вызвало в душе Моргана меланхолическое настроение – он пролетал над местами, бывшими когда-то частью его жизни. Сперва Франция, Италия, потом Египет – все пронеслись под крыльями его воздушного корабля, пробуждая воспоминания, вызывая к жизни призраки прошлого.

То же самое было связано и с его домом, и с пунктом назначения. В Англии, дома, у Моргана произошли печальные перемены – умерла мать. Она уже долгое время болела, а в марте того же года, когда ей исполнилось девяносто, сильно ослабла. Стало ясно, что конец близок. В последнюю ночь Морган спал в коридоре возле двери в ее комнату, а утром они попрощались.

– Я недолго буду с тобой, – сказала Лили.

– Неправда, – ответил он. – Со мной вечно остается твоя любовь.

В конечном итоге он был даже рад, что они так поговорили на прощание. Тяжелейшее бремя упало с плеч Моргана вместе с чувством вины и сожаления. Горевал он глубоко. В своем воображении он готовился к этому событию в течение последних десяти лет, но представить, насколько сильным окажется потрясение, не мог. Смерть матери задела басовую струну его личности, в самой ее сердцевине, и струна эта вибрировала до конца его дней. Поначалу Морган и сам хотел умереть. Иногда, вдруг вспомнив какой-нибудь разговор или образ, он терял самообладание, причем такое нередко происходило на публике. Но, кроме прочего, Моргана угнетало ужасное открытие – с уходом Лили ему стало значительно легче, он обрел способность свободно дышать. Ужасно понимать и чувствовать такое. Он хотел бы, чтобы мать жила, и постоянно старался вызвать ее к жизни, хотя бы и в своем воображении. Когда Морган уезжал, то положил на ее подушку ветку жимолости, а вернувшись, отнес на ее могилу лист с дерева, сорванный в Индии.

Именно смерть матери позволила Моргану совершить эту поездку – нечто вроде ее посмертного подарка. Путешествие развлекло Моргана и отдалило от горестных мыслей – Лили никогда не бывала в чужой ей стране, и ничто в Индии не хранило ассоциаций с его ушедшей из жизни матерью. В этом смысле Индия была чиста.

Но из жизни уходили и индийцы. К моменту его путешествия двое из индийцев, которые были дороги Моргану, уже отправились в лучший из миров.

И первым – Масуд. Его жизнь достигла высшей точки в 1929 году, когда его назначили проректором Мусульманского университета в Алигаре, созданного на основе Англо-Восточного колледжа. Он повторил путь своего отца и деда, таким образом замкнув круг семейной традиции. Но триумф Масуда не длился долго. Внутренняя политика университета и напряженные отношения с британскими властями, в которых частично был виновен и сам Масуд, заставили его через пять лет оставить этот пост. Чтобы компенсировать для Масуда больной удар, бегума Бхопала сделала его в своем штате министром образования, но дух его был уже подорван, и через три года он скоропостижно скончался.