Рут Джабвала - Жара и пыль

Дни — как и ночи — становятся все жарче. Внутри спать неприятно, и ночью все вытаскивают постели на воздух. Город превратился в огромное общежитие. Койки стоят перед киосками, на крышах, во дворах — везде, где только можно найти свободное место. Я продолжала спать дома, так как стеснялась спать у всех на виду. Но стало так жарко, что и я вытащила свою кровать во двор и устроилась рядом с семейством Индера Лала. Семья продавца из магазина внизу тоже спит тут во дворе, и прислуживающий им мальчик, и какие-то другие незнакомые люди. Так что нас целая толпа. В ночную рубашку я больше не переодеваюсь, а сплю, как индийская женщина, в сари.

Поражает ночная тишина. Когда индусы спят, то спят в полном смысле слова. Ни для взрослых, ни для детей времени отхода ко сну не существует: когда они устают, то просто падают, не раздеваясь, на постель или прямо на землю, если постели нет, и не шевелятся до следующего утра. Слышно только, как кто-то плачет во сне или как собаки (а может, шакалы) лают на луну. Я часами лежу без сна, но спать мне не дает ощущение счастья. Никогда прежде не знала я такой близости к людям. Лежишь вот так под открытым небом, и кажется, будто ты растворяешься в пространстве — но не в пустоте, ибо вокруг спят все эти люди, весь город, и я — часть всего этого. Совсем не так, как в моей зачастую очень одинокой комнатке в Лондоне, где можно только на стены глядеть да книги читать.

Недавно ночью послышался странный звук, в первую секунду я никак не прореагировала, только лежала и слушала : пронзительный высокий вопль. Какой-то нечеловеческий звук. Но, тем не менее, принадлежал он человеку. Когда я села в постели, мать Индера Лала уже была рядом с Риту и зажимала ей рот рукой. Та сопротивлялась, но мать была сильнее. Больше никто не пошевелился, и мать держала ее из последних сил. Я помогла отвести Риту в дом, а когда зажгла свет, то увидела ее глаза, широко раскрытые от ужаса глаза над ладонью матери, все еще зажимающей ей рот. Когда странные звуки совсем стихли, мать выпустила Риту, и та мгновенно сползла на пол и так и осталась там лежать, сжавшись в комочек и зарывшись лицом в колени. Теперь она совершенно смолкла, и лишь ее маленькое тело то и дело по-птичьи вздрагивало. Мать подошла к полкам, где хранился рис, и высыпала пригоршню Риту на голову. Рис отскакивал от волос, а несколько зернышек запутались в них. Она не пошевелилась. Мать сначала сжала, а затем разжала ладонь и круговым движением поводила ею над головой девушки, хрустнув суставами и бормоча какие-то заклинания. Довольно скоро Риту поднялась со следами слез на изможденном лице, но в остальном выглядела совершенно нормально. Втроем мы снова вышли наружу и легли рядом с другими; никто не пошевелился. На следующий день ни та ни другая и словом не обмолвились об этом происшествии, казалось, его и вовсе не было, если не считать зерен риса в волосах Риту.

20 марта.После той ночи мы с матерью стали ближе — мы подружились. Теперь она часто ходит со мной на базар и стращает продавца, если тот не дает мне самые лучшие овощи. Она следит, чтобы все продавали мне товар по верной цене. Я теперь гораздо лучше понимаю ее хинди, а она — мой, хотя он до сих пор ее смешит. Но разговор поддерживает она, мне же нравится ее слушать, особенно когда она рассказывает о себе. Мне кажется, что, хоть она и овдовела, теперь наступили лучшие годы ее жизни. О замужней жизни она невысокого мнения. По ее словам, первые годы самые тяжелые — из-за тоски, из-за того, что думаешь только об отчем доме; трудно привыкнуть к новой семье и правилам, установленным свекровью. Она редко говорит о своем умершем муже, и я думаю, он не представлял собой ничего особенного. Но у нее очень близкие отношения с сыном, именно она, а не Риту ухаживает за ним, подает еду и выкладывает утром его одежду. Она очень гордится тем, что Индер Лал служит в конторе, а не сидит где-нибудь в магазине, как его отец (бакалейщик). Это большое продвижение в жизни и для сына, и для нее тоже. И уж когда она идет по городу, то стесняться ей нечего. Вдове около пятидесяти лет, но она сильна, здорова и по-женски бодра. В отличие от Риту, она не сидит весь день дома, а часто ходит куда-нибудь с подругами, которые в большинстве своем такие же энергичные вдовы, как она. Они свободно перемещаются по улицам и не обращают внимания, если их сари сползает с головы или даже с груди. Сплетничают, шутят и хихикают, как девочки-школьницы, и совершенно непохожи на своих невесток, которые иногда тихонько следуют позади, полностью закрытые чадрой, с опущенными глазами, словно у заключенных под конвоем.

С тех пор как мы подружились, мать Индера Лала приглашает меня порой прогуляться. Она представила меня всем своим друзьям, включая и вдову, главенствующую в этой компании, — женщину, которую все зовут Маджи (Матушка), хотя она немногим их старше. Говорят, у Маджи какие-то особые способности, и, хотя я не знаю, в чем они заключаются, она производит впечатление человека, обладающего чем-то большим, чем остальные, даже если это всего лишь больший напор или энергия. Их у нее хоть отбавляй. Живет она очень просто — в маленькой хижине под деревом. Это чудесный уголок между озером, где купаются мальчишки, и старыми королевскими усыпальницами. Когда меня привели к ней, мы все забрались в хижину и сидели там на земляном полу. Мне очень нравилось проводить время с вдовами, они были такими веселыми и дружелюбными, и, хотя я не могла участвовать в разговоре, я много улыбалась и кивала. Затем они принялись за песнопения (Маджи с переполнявшим ее энтузиазмом вела хор), я попыталась присоединиться к пению, и это им, похоже, понравилось.

После этого мать сводила меня к храмам сати. Мы прошли на другой конец базара, дальше через проход, ведущий из города, затем по пыльной дороге не то к бассейну, не то к водохранилищу у обочины. Здесь она показала мне несколько маленьких алтарей под деревьями: сооруженьица были не больше булыжников, хотя на некоторых красовались небольшие купола. На камне были тонко выцарапаны примитивные изображения: по всей видимости, муж с верной женой — она сжигает себя на костре вместе с его телом. Они произвели на меня жуткое впечатление, но моя спутница набожно сложила руки. Один алтарь она украсила ниткой роз и ноготков, которые принесла с собой, и рассказала, как по определенным дням они с подругами приходят сюда со сластями, молоком и цветами и поклоняются этим вдовам, которые принесли высшую жертву. В голосе ее слышалось глубокое преклонение — она искренне почитала этот древний обычай. И даже жалела — эта веселая вдова! — что ему больше не следуют (обычай был запрещен в 1829 году). Она показала место поклонения последней сати, о которой мне, конечно, тоже было известно, так как это самосожжение произошло, когда здесь жила Оливия. Несмотря на то что этот алтарь был возведен в 1923-м, на вид он так же стар, как и остальные.