Анатолий Курчаткин - Повести и рассказы

Уже рассвело, но в комнате еще было сумеречно. Он лежал на полу, на голом матрасе, незастеленном и без подушки. Голова болела, и была такая слабость во всем теле — не сжать пальцы в кулак. Рядом с матрасом сморщенным коленцем белел сигаретный окурок.

В комнате никого не было. Только взахлеб, звонко и отчетливо стучал будильник да с улицы в открытую форточку доносилось металлическое шарканье дворниковой метлы.

Гольцев попытался вспомнить, откуда у него этот матрас и почему он спит на нем, а не на диване, но ни за что не мог ухватиться, ничего не осталось в памяти. Последнее, что помнилось, — как хватил о пол стакан с вином; а тогда еще только начинало темнеть. А почему он швырнул этот стакан? Вошел из коридора — что он там делал? Звонил… Нет, не звонил, это звонила Вера. Сказала, что не придет, потому что нужно собираться — завтра улетает, и вот тогда-то, бросив трубку на рычаг, он вошел в комнату, — стакан был тонкий, он звонко брызнул по полу, и вино темной струйкой катилось по щели между двумя половицами…

Диван стоял посередине комнаты. Гольцев ухватился за спинку, чтобы подняться, она качнулась на шарнирах и заскрипела, и тут, рядом с матрасом, он увидел выглядывающие из-под дивана белые носки женских туфель.

Теперь он вспомнил: была еще женщина. Гора. Гортензия… Когда уже все ушли и он захлопнул входную дверь. Осталась у него, ухаживала за ним, когда ему сделалось плохо, отпаивала горячим чаем, — и еще сохранилось ощущение: ему было приятно, что такая красивая женщина так ходит за ним…

Он подтянулся за спинку и встал. Гора лежала на диване. Она приподнялась на локте и сонно смотрела на Гольцева подпухшими глазами. Не стертые на ночь полоски туши размазались по векам.

— Замерз? — спросила она.

Кожа у нее на плечах была чистая и гладкая, сливочно блестевшая от загара.

— Слушай-ка, — сказал Гольцев. — Забыл я… как ты здесь оказалась?

Гора приподнялась на локте и усмехнулась:

— Роди-имый!.. Голу-убчик. Все, скажи, забыл.

— Нет, — сказал Гольцев. — Я помню. — Он ничего не помнил, только то, что видел ее раньше несколько раз в редакции — приходила к своей приятельнице-машинистке. — Я все помню, только как появилась, вылетело…

— Роди-имый, — повторила Гора и снова усмехнулась.

Голос у нее был глуховатый, и, говоря, как бы певуче, она растягивала слова. Роди-имый…

— Сам ты меня и позвал, — сказала она.

Сам?.. Теперь он припомнил: цветы на подоконнике растворенного окна и силуэт женщины — сзади лампы дневного света и зеркала. Что это было? Окно огромное, высокое и широкое, — парикмахерская?

Зазвенел будильник. Звенел он долго, Гольцев ждал, когда будильник замолчит, и вдруг вспомнил, что сегодня понедельник, а не воскресенье, как ему казалось. Вчера он об этом помнил, потому и завел будильник, а проснувшись, забыл.

— Понедельник! — сказал он. — Черт меня…

Подошла пора сдавать передовую — двести строк о работе сельских клубов. Давным-давно пообещал он сделать ее, но не сдал ни в первый срок, на позапрошлой неделе, ни во второй, на прошлой, и на понедельник Савенков установил последний срок.

Будильник захрипел, ударил еще несколько раз и утих. Совсем он о ней забыл, об этой передовой, не вспомнил ни разу, и вот теперь что хочешь делай…

Будильник показывал начало десятого.

Гольцев открыл окно. На улице было свежо, далеко за дорогой, где кончалась тень дома, ожелтевшие тополя стояли облитые солнцем, и стволы их казались металлическими.

Нечего было и думать — написать передовую сейчас же вот. День белый на дворе, не поспеть. Да и куда с такой головой…

Он прикрыл окно и повернулся.

В ногах у него, на полу, лежал матрас.

— Гора! — позвал Гольцев.

— А? — отозвалась она, не поднимая головы.

— Почему я на матрасе спал? Не помнишь?

— Помню, — сказала она, все так же не поворачиваясь к нему. — Сволочью называл себя. Все заплакать хотел, а слез не было.

— Ну? — Гольцев потрогал матрас носком тапка. — Силен, однако. Ничего не помню… Что ж это я заплакать хотел?

Гора наконец повернула к нему голову.

— А я знаю? — сказала она. — Ты все за жизнь разговоры вел. Зачем живем да как живем. Сел вот здесь, на краешке, — она похлопала ладонью по дивану, — в простыню закутался, прямо как привидение, и пошел… Потом диван вытащил на середину — и к соседям, вот за этим матрасом.

Гольцев нагнулся над Горой и взял ее за плечо. Плечо было круглое и горячее.

— Спать с тобой не хотел? Это я напился…

— Ладно, — сказала она. — Видела.

Гольцев вышел в прихожую. Дверь соседской комнаты — они уехали в отпуск и оставили Гольцеву ключи — была отворена, в глубине комнаты синела простынями, брошенными на голую сетку, кровать. Из кухни пахнуло жаром перегретого воздуха. Гольцев выключил мягко шелестевшую пламенем горелку на плите и вернулся в прихожую. Снял трубку и набрал номер.

— Алло! Саша?

— Юра? Привет. Погоди-ка…

По тому, как торопливо Савенков произнес «привет», а затем «погоди-ка», Гольцев понял — сейчас он пишет, и представил, как Савенков сидит на стуле, наклоненном на передние ножки, привалился к столу, прижимает плечом трубку к уху, а сам дописывает фразу, придерживая левой рукой лист. Пишет передовую или информацию в досыл — то, что можно писать в шумной редакционной обстановке, — больше он ничего себе не позволяет писать на работе.

— Ага, ну вот я, — весело сказал в трубке Савенков. — Извини. Ты где, дома?

— Дома, — сказал Гольцев. — Понимаешь…

— Понимаю, — перебил Савенков. Сейчас он положил ручку па стол, взял трубку правой рукой, а левой потирает лоб. — Только что глаза продрал. Так?

— Так, — сказал Гольцев.

Савенков засмеялся.

— Ну, брат, я тебя таким, какой ты вчера был, что-то и не помню. Прямо как сапожник набрался. Ты что, часто так?

— Да нет. — Гольцев потер рукой лоб, поморщился, — Случайно вышло…

Они были давними друзьями, еще со студенчества — он, Савенков да Королев, — все трое из одного города. Королеву, тому не повезло: после университета он угодил в районку и вот сейчас дотянул до заместителя редактора; а им с Савенковым удалось распределиться в родной город, и через некоторое время обоим нашлись места в молодежной газете, да еще в одном отделе, с той лишь разницей, что Савенков пошел «в рост»…

— Слушай, Саша, — сказал Гольцев. Дело тут не в том, что я еще дома сижу. Понимаешь, что главное…

— Ага, — произнес Савенков. — Понимаю. Вчера у тебя, дурак я, не спросил, а то б ничего, кроме чая, не дал. Ночью бы заставил сидеть. Не готова передовая, так?

Чиркнула за спиной спичка. Гольцев оглянулся — Гора закуривала. Она лежала, закинув одну руку за голову, и глядела в потолок.

— Не готова, Саша, — сказал Гольцев. — Виноват я перед тобой, что хочешь со мной делай, не написал.