Анатолий Курчаткин - Повести и рассказы

Пришла нянька с сыном. Элла, в сапогах уже, на ходу, полезла в холодильник достать им обед, вынула сыну толстобокий красный помидор, захлопнула холодильник и открыла снова, вынула, положила на стол еще один.

— Съешь тоже, — сказала она вошедшей няньке. — С осени, наверно, не пробовала.

— Ой, спасибо, спасибо, — заулыбавшись запавшим ртом с одиночными желтыми клыками там-сям, стала благодарить нянька. — Не ела, нет…

На улице, когда вышла, Элла села в автобус и, когда он тронулся, с мягким шорохом колес покатясь вдоль железнодорожного полотна, вспомнила, что произошло утром. Она оглянулась назад, на платформу — на ее высокой бетонной площадке торчали одиночные, редкие по дневной поре, пассажиры, ожидая электрички, и ничто на станции не напоминало о случившемся.

Спустя два с половиной часа Элла была уже свободна, с пустой сумкой и деньгами в кошельке. До конца нянькиного дня с сыном оставалось еще время, и она решила зайти в горком профсоюза культуры на площади Дзержинского, справиться о путевках на лето. Три года назад ее свели с инспекторшей из этого горкома, и уже два лета подряд Элла ездила на юг, а прошлый год путевка была даже семейная, ездили все втроем, вместе с сыном.

Роза Яковлевна, пятидесятилетняя румяная брюнетка с золотыми перстнями на пальцах и золотыми сережками в ушах, была на месте, она заулыбалась Элле, встала, они поцеловались и вышли из комнаты в коридор.

— Все, Эллочка, в порядке, что вы взялись волноваться? — сказала Роза Яковлевна. — У меня уже все припасено, в июле они начнут гореть, и вы их получите.

— А вы насчет шубки для внучки не беспокойтесь, к осени будет ей шубка, — сказала Элла.

— Ой, что вы! Я и не беспокоюсь, — ответила Роза Яковлевна, они вернулись в комнату, на плитке закипал кофе, и Элла минут пятнадцать посидела еще с Розой Яковлевной и другими женщинами из комнаты, попила крепкий ароматный кофе с рассыпающимся во рту, дорогим трехрублевым печеньем.

Когда она подходила к дому, «Жигули» их стояли у подъезда — муж, значит, уже вернулся, а из двери как раз выходила нянька с рвущимся вперед сыном.

— Ой, фу! Все. Бери, — отпуская шарф, за который она держала его, чтобы он не клюнул носом об асфальт, сказала нянька. — Сил моих больше нет. Все!

— Мама! — закричал сын, бросаясь к Элле и на ходу брыкая назад, в няньку ногой. — А ты мне два помидора на холодильнике оставляла, а она один взяла и съела.

Элле стало неудобно перед нянькой.

— Чего ты болтаешь, а? — сказала она строго. — В кого ты такой уродился? Я тете Маше разрешила, а ты не знаешь — так чего болтать?!

Сын надулся, сунул руки в карманы пальто и, отвернувшись в сторону, пробормотал:

— А что она наше ест, наши же помидоры…

— Я ему, придем домой, задам, — грозя в сторону сына пальцем, сказала Элла няньке. — Минуту, теть Маш, погуляй еще, я спущусь сейчас.

Она поднялась на свой этаж, открыла квартиру — муж сидел за письменным столом, не переодевшись в домашнее, на столе перед ним лежала толстая книга, он листал ее и что-то писал в кожаную тетрадь.

— Привет, — сказала Элла, стоя на пороге. — У тебя, что ли, семинар сегодня?

— Ну, — сказал муж, не оглядываясь. — Не мешай. Успеть надо конспект сделать.

Два года назад он закончил вечернее отделение Энергетического, но работать на участке мастером, сидеть ждать, когда сделают начальником участка, а может, и не сделают, так и просидишь в мастерах до пенсии — не очень ему это нравилось. И когда в прошлом году ему посветила карьера по профсоюзной линии, он сразу же на всякий случай поступил в университет марксизма-ленинизма.

— А я думала, ты меня к маме отвезешь, — сказала Элла.

— Зачем это тебе к маме? — повернулся муж.

Элла любила высоких мужчин, и муж у нее тоже был высок, плечист, но уже он наел себе живот и грудь, и овальное, как дыня, лицо его с маленькими, прищуренными всегда, острыми глазками тоже обросло по щекам и подбородку салом.

— Что я, к маме не могу, что ли? — Элле его тон не понравился.

— Чего к ней каждый день ездить — вот что! Дома посиди, ужин приготовь.

Ужин-то Элле и не хотелось готовить — ничего что-то сегодня не хотелось делать. Ни ужин готовить, ни с сыном гулять. А так бы — туда съездили, там поболтались, чем-нибудь бы да подзаправились, а потом уж, гляди, и обратно ехать надо, день кончился.

— А тебе чего, машины жалко, отвезти меня? — скандально повышая голос, спросила она. — Сам ездишь каждый день, а я прошу — так чего ехать! Машина на чьи деньги куплена, на твои, может? Много ты их приносишь!

— К чертовой матери, дай мне поработать! — Муж вскочил со стула, схватил тетрадь и звонко хлопнул ею о стол. — Я работаю, понимаешь ты, а?!

— О, смотри! Он работает! — Элла на мгновение приняла свою любимою позу, подпершись в бедре рукой. — Вот я работаю — это да! — сказала она затем, вытащила из кармана кошелек, а из него тугую пачку денег и помахала ею в воздухе.

Муж, не отрывая взгляда от денег в ее руке, медленно осел на стул, посидел и потом сказал, заскрипев зубами:

— Ох, попадешься, Элка… Что делаешь, а? Сама попадешься, меня потянешь… Хватит уж — полная вон квартира.

— О путевках договорилась, — сказала вместо ответа Элла, уталкивая деньги обратно в кошелек. — Планируй отпуск на июль. — И спросила насмешливо, упругим голосом: — Так свезешь к маме? Лишние десять минут тебе. Закончишь конспект свой, пожуй чего в холодильнике, а приедешь потом за нами — у мамы там ужин будет.

— Ладно, договорились, — сказал муж, отвернувшись, подождал — Элла не уходила, и он рявкнул, глянув на нее из-за плеча: — Иди, говорю, отвезу!

— Ой, испугалась!.. — пропела Элла, поворачиваясь на каблуках, и побежала в соседнюю комнату собирать в сумку запасную одежду сыну. У нее и без того было отличное настроение, как пришло с того звонка приятельнице, так и держалось, но сейчас оно словно бы подогрелось еще на градус-другой. — Ой, боюсь, ой, боюсь!.. — пела Элла, бегая по комнате. И чувствовала, какая она молодая и здоровая.

Последний раз она боялась мужа, который, собственно, тогда еще не был мужем, четыре уж с лишним года назад, не его, точнее, боялась, а того — ну как он не женится? Двадцать пять уж подходило, что и говорить — возраст, хватит, погуляла, пора уж облаживаться было в жизни, оседать, устраиваться, одна когда, как кол, так хоть десять «Жигулей» у тебя на сберкнижке лежат, а все вроде как без смысла…

Она набрала телефон матери, чтобы предупредить ее, попросить приготовить ужин, но телефон не ответил. Мать, видимо, еще не вернулась с работы. Она сейчас работала бухгалтером в издательстве — последний год перед пенсией, а раньше, но давно уже, работала в сберкассе. Элла помнила, как мать ушла, она уж тогда большая была, пятнадцать лет, все понимала: в соседней сберкассе трех человек посадили за то же, что мать делала, — за билеты лотереи. Мать со страху и ушла. От соблазна, от греха подальше. Но все, бывало, вспоминала те времена, вздыхала: а товарки-то ее до сих пор на тех местах сидят — и ничего…