Зои Хеллер - Правдолюбцы

— А не спуститься ли тебе на минутку с пьедестала? — взорвался Рафаэль. — Какая разница, понравилось тебе их выступление или нет. Идея была в том, чтобы добавить им самоуважения.

— Ага. Но для начала они должны совершить что-нибудь, достойное уважения. Ты не согласен?

Торопливые прохожие косились на них. «Наверное, они думают, что мы любовники, — мелькнуло в голове у Розы. — Только любовники способны бурно ссориться, не обращая внимания на дождь». Ей вдруг захотелось прекратить перепалку, и пусть бы Рафаэль обнял ее и добродушно посмеялся над ее серьезностью, но, похоже, путь назад уже был отрезан.

— Я тебя не понимаю, — сказал Рафаэль, — совсем не понимаю. Говоришь, что хочешь помочь этим девочкам, но по большому счету они тебе глубоко несимпатичны. Твердишь об их говеной жизни — о «классовой судьбе», — а сама пальцем о палец для них не ударишь. Если они не добьются стипендии в крутой универ, ты поставишь на них крест. А тебе, на хрен, не надоело вечно всех осуждать?

— Надоело… слегка, — надрывно хохотнула Роза.

— Рад, что ты находишь это смешным.

— Нет, прости, это не смешно. Только… — Она смотрела вдаль: улица скрывалась под дождем, как под вуалью. — Послушай, я хотела бы походить на тебя. Хотела бы чувствовать, что делаю полезное дело. Но не могу. И это меня огорчает, давит на меня. — Выговорившись наконец, она с облегчением вздохнула.

— Тогда вали отсюда, чего ты ждешь? — неожиданно выкрикнул Рафаэль. — Эти девочки заслуживают большего. Сколько людей были бы счастливы работать на твоем месте, и они не стали бы гнобить всех и каждого гребаными поучениями. Ты постоянно учишь людей жить, но, алё, а что такого потрясающего в твоей жизни?

— Ты прав. — Роза опустила голову. — Прежде чем помогать другим, я должна помочь самой себе.

— Я не шучу, Ро. Просто отвали. Тебе здесь не место.

Рафаэль с негодованием отвернулся и направился обратно в здание, где продолжался концерт; Роза смотрела ему в спину со странной дрожащей улыбкой. Не отвергай истины, от кого бы она ни исходила. Под порывом ветра дождь приобретал причудливые формы, сворачиваясь морскими ракушками. В промокших кроссовках Розы хлюпала вода. Постояв немного, она заправила за уши волосы, висевшие крысиными хвостами, и побрела по блестящим темным улицам.

Ясным октябрьским утром Сьюзан Сарандон стояла на трибуне Восточного луга в Центральном парке, обращаясь к двадцати тысячам участников антивоенного митинга:

— Пусть Президент Соединенных Штатов знает, что мы не приемлем его лживые доводы в пользу войны. Мы — ответственные граждане, нас не проведешь! Мы задаем вопросы! И требуем ответов! Мы не готовы пожертвовать нашими сыновьями и дочерьми ради войны за нефть!

Передние ряды митингующих откликались впечатляющим ревом. На окраине луга, там, где под деревом расположились Одри с Ханной и Джин, реакция сводилась к вежливым хлопкам, словно аплодировали умелому гольфисту.

Одри копалась в портативном холодильнике Джин.

— Что это? — спросила она, вынимая пластиковую коробку.

— Салат из морепродуктов, — ответила Джин. — Попробуй. Очень вкусно.

Одри наморщила нос:

— А бутербродов ты не прихватила?

Гигантские микрофоны визгливо зафонили, и все трое, гримасничая, зажали уши ладонями.

— Нет, дорогая, — сказала Джин, когда визг стих. — Но там есть багет и немного паштета. Можешь намазать себе бутерброд.

— Да ну его, — Одри отодвинулась от сумки, — все равно есть не хочется.

Ее свекровь в темных роговых очках клевала носом, сидя в инвалидной коляске. Ханна выглядела почти шикарно — ни дать ни взять, Джоан Кроуфорд, только слегка приболевшая.

— Ты в порядке, Нана? — громко осведомилась Одри.

Старуха вздрогнула и устремила взгляд на сцену:

— Кто эта женщина?

— Сьюзан Сарандон, актриса, — пояснила Джин. — Хорошая актриса.

— Она миловидная, — одобрительно заметила Ханна.

— С такого расстояния любая покажется красавицей, — буркнула Одри. — А посмотреть на нее вблизи — кожа, поди, вся в складку.

— Ой! — воскликнула Джин. Вдоль толпы расхаживал человек на ходулях в костюме Дяди Сэма. — Здорово, правда?

Одри мрачно взглянула на нее. Джин нарядилась в то, что она в шутку называла «агитпроповским прикидом», — безразмерную блузу, какие носят художники, серые легинсы и дурацкую вязаную шапочку, которую ей недавно привезли с Ямайки. Это уже выходило за всякие рамки. Одри намеревалась сделать подруге внушение, когда выдастся свободная минутка.

— Никогда не понимала, как им это удается. — Ханна разглядывала человека на ходулях. — Упадешь — костей не соберешь.

— Но выглядит забавно, — сказала Джин. — Я бы сама хотела как-нибудь попробовать.

— Ах, Джин, сердцем ты по-прежнему молода! — язвительно обронила Одри.

Рассеянно улыбнувшись, Джин обратилась к Ханне:

— По-моему, митинг получился отличный!

— Да, чудесный! — согласилась старуха.

— Что вы несете? — возмутилась Одри. — Зрелище просто жалкое! Для того чтобы попасть в новостную программу, надо собрать не меньше ста тысяч человек. Этот междусобойчик удостоится лишь пары строчек в завтрашних газетах.

— И с погодой нам необычайно повезло, — упрямо радовалась Джин.

— А вот об этом даже в газетах не упомянут, — хмуро добавила Одри.

Все замолчали.

— Хорошо! — вскочила Джин. — Пожалуй, прогуляюсь-ка я и поснимаю, если не возражаете.

— Кто же тебе запретит, вольной пташке! — Одри с блеском удалось разом обидеть и обидеться.

В сотне метрах от пикникующих женщин на траве сидела Роза в окружении семерых подопечных из «Девичьей силы». Девочки заинтересовались лежачими демонстрантками в масках из папье-маше, изображающих череп, и огромных подгузниках.

— Что они делают, блин?

— Да они чокнутые.

— Зачем они нацепили эти уродские маски?

— Дура, они протестуют.

— На них подгузники. Это еще почему?

— Может, они гадят под себя.

— О, блин! Они — засранки! Засранки!

— Прекратите! — рассердилась Роза. — Немедленно прекратите! Вы ведете себя крайне дурно!

Сегодня Роза в последний раз выводила девочек «в свет». Две недели после подачи заявления об увольнении истекали в следующий четверг, и митинг, по сути, был прощанием руководительницы с группой. Однако протекало это событие довольно нервно — видимо, чтобы ни у кого не оставалось сожалений, думала Роза. Рафаэль, который по-прежнему почти с ней не разговаривал, в последний момент отпросился с работы, сославшись на якобы больное горло, а девочки, прежде никогда не бывавшие на политических акциях, совсем распоясались. Роза уже трижды отчитала их за то, что они принимались скандировать речевки собственного сочинения, когда кто-нибудь выступал с трибуны.