Дэвид Лодж - Райские новости

— Тебе сколько, Бернард, сорок четыре? А у тебя даже нет своего телефона, — презрительно фыркнула Тесса. — Во что ты превратил свою жизнь.

В целом Бернард был с ней согласен, хотя меньше всего сожалел об отсутствии личного телефона.

— Передай папе, чтобы ждал меня завтра днем, — сказал он и повесил трубку.

На следующий день Бернард отправился в Лондон междугородным автобусом. Поездка должна была занять два с половиной часа, но дорога оказалась перегружена транспортом — автомобили, заполненные багажом отпускников, с прицепленными к некоторым из них домами-фургонами и лодками, беспорядочно перемежались машинами и автобусами, набитыми футбольными болельщиками, чьи полосатые шарфы развевались из окон как вымпелы. Болельщики ехали (как проинформировал Бернарда его сосед) в Уэмбли на игру «Чэрити шилд», первую в новом сезоне. Поэтому в центр Лондона они прибыли с опозданием.

Столица кишела народом. На вокзале Виктория царил хаос: иностранные туристы, сосредоточенно изучавшие карты города, юные любители пеших путешествий с объемистыми рюкзаками за спиной, семьи, отправляющиеся на побережье или за город на выходные, буйные футбольные фанаты — все теснились, пихались и налетали друг на друга. Слышны были крики, крепкие словечки, обрывки футбольных песен и фразы на французском, немецком, испанском и арабском. Вились длинные очереди к стоянкам такси и за билетами на метро. Никогда прежде Бернард не был так поражен охватившим современный мир массовым беспокойным стремлением к перемещениям, никогда не чувствовал себя таким измотанным и затолканным в этом мире. Если бы, по случайности, существовал Высший Разум, приятно было бы представить, как Он вдруг хлопнул бы в ладоши, словно выведенный из себя непослушным классом учитель, и сказал бы в отрезвляющей тишине: «Прекратите разговоры и тихо рассаживайтесь по местам».

И в лучшие-то времена добираться до семейного дома в южном Лондоне было утомительно. От Лондонского моста до Брикли приходилось ехать в обшарпанной электричке с распоротыми сиденьями и разрисованной изнутри граффити, потом — или идти около мили пешком, или ждать автобуса, который довезет до конца Хардейл-роуд, а затем — взбираться на холм до дома номер 12, почти на самом верху. Когда Бернард завернул за угол и начал свое восхождение, он почувствовал, как его затопила волна ощущений, похожих скорее на тошноту, чем на ностальгию. Сколько раз из-за этого подъема он в буквальном смысле сгибался под тяжестью ранца, набитого учебниками. Два ряда совершенно одинаковых домов по-прежнему поднимались уступами на холм, перед каждым — огороженный палисадник, а к входной двери ведут несколько каменных ступенек. И все же эта улица слегка отличалась от улицы его детства, отличалась разнообразием деталей, демонстрирующих амбиции владельцев домов: жалюзи, ставни, крылечки, алюминиевые оконные рамы, наружные ящики с цветами. И разумеется, еще одно веяние времени: вдоль дороги с обеих сторон выстроились автомобили, припаркованные бампер к бамперу. Похоже, даже Брикли не устоял перед бумом частной собственности восьмидесятых годов, хотя изобилие табличек «Продается» говорило о том, что здесь, как и повсюду, грядут перемены.

Дом номер 12 выглядел заметно более убогим, чем его соседи, краска на рамах подъемных окон трескалась и облетала. Снаружи стоял сверкающий новенький «фольксваген-гольф», владелец которого был, без сомнения, доволен, что у мистера Уолша автомобиля нет. Немного запыхавшийся от подъема Бернард преодолел ступеньки и нажал кнопку звонка. Неясные очертания отцовского лица проступили за витражом входной двери, когда старик вглядывался сквозь стекло, пытаясь понять, кто пришел. Наконец он открыл дверь.

— А, это ты, — сказал он без улыбки. — Входи.

— Я удивляюсь, что ты до сих пор можешь одолеть этот подъем, — посочувствовал отцу Бернард, идя вслед за ним по темному коридору на кухню. В воздухе витал слабый запах мяса и капусты.

— Я редко выхожу, — ответил мистер Уолш. — Приходящая домработница делает все покупки, а обед мне доставляют на дом. В пятницу привозят два обеда, и один я разогреваю в субботу. Ты ел?

Он явно обрадовался, когда Бернард ответил утвердительно.

— Но от чашки чая не откажусь. — Мистер Уолш кивнул и пошел к раковине налить чайник. Бернард осмотрел маленькое помещение. Оно всегда было средоточием жизни этого дома, и теперь, похоже, отец проводил здесь большую часть своего времени. Кухня походила на перегруженное гнездышко: сюда перенесли телевизор, любимое кресло отца и сувениры, которые прежде стояли в гостиной.

— Дом теперь великоват для тебя, да? — спросил Бернард.

— Бога ради, хоть ты не начинай. Тесса постоянно пилит меня, чтобы я продал его и переселился в квартиру.

— А что, неплохая мысль.

— Здесь ничего нельзя продать в момент. Ты что, не видел по пути сюда таблички «Продается»?

— Но ты наверняка выручишь достаточно для маленькой квартиры?

— Я не собираюсь с ним расставаться, — отрезал мистер Уолш.

Бернард, чувствуя, что наступил на больную мозоль, не стал развивать эту тему. Он обследовал семейный алтарь на буфете. Вокруг выцветшей фотографии матери, которую та в молодости сделала в фотоателье, стояли снимки его брата и сестер с семьями: Тесса и Фрэнк и их пятеро детей, Брендан, его жена Франческа и их трое отпрысков, Димпна с мужем Лори и двумя приемными сыновьями. Некоторые из них были представлены здесь не единожды — в детских колясках, вместе с одноклассниками, в свадебных нарядах и мантиях выпускников. Фотография Бернарда в этой галерее отсутствовала. По бокам к буфету были приколоты написанные от руки списки и памятки: заплатить за электричество; подготовить белье в стирку для миссис Л; месса за М. в пятницу; марки; молочные бутылки; «Соседи » 1.30.

— Нравятся «Соседи», да? — спросил Бернард, посчитав эту тему вполне безопасной.

Но отцу, как видно, не понравилось, что его телевизионные пристрастия разоблачили, и он раздраженно ответил:

— Все это полная чушь. Но помогает мне посидеть и переварить обед. — Мистер Уолш залил кипящую воду в заварочный чайник и размешал. — Ну, так что привело тебя сюда спустя столько времени? — спросил он.

— Я не появлялся так долго, папа, потому что у меня создалось впечатление, что ты не хочешь меня видеть. — Папа. Это обращение вызывало насмешки, когда он был мальчиком, потому что другие ребята с их улицы называли своих отцов «па». Но ирландцы говорят так. Мистер Уолш, стоявший к Бернарду спиной, никак не отреагировал. — Тесса не сказала тебе, зачем я приехал?

— Сказала что-то насчет Урсулы.

— Урсула серьезно больна, папа.