Герман Гессе - Книга россказней. Новеллы

Поначалу изумляли меня те самые китайцы. Носят они волосы невероятно длинные, как того требует древний сего народа обычай. А если кто волосы обрежет, то впадет у китайцев в великую немилость, так что никто из них ему симпатии не окажет. Еще можно видеть, как они без устали играют в кости и другие игры, а некоторые проигрывают в короткое время все свое добро, рабов и рабынь, даже жену и детей, которых другой обращает в рабов, а если красивая жена, то берет в наложницы. Вырывают они себе бороду, так что сперва можно подумать, что они женского пола, отчего многие похотливые матросы обманывались. Хоронят своих мертвецов в особом месте за городом, под сводами, принося дьяволу в жертву невероятно много еды превосходной, пряностей да бумаги раскрашенной.

Совершенно иной нрав у индийцев, из которых некие часто подвергаются истязаниям и казням. К тому же употребляют они столь много опиума (опасное такое зелье), что становятся от него как бешеные. Потом бегают по улицам и кричат: «Амок!» – сие означает, что прибьют любого, кто им попадется, да часто и вправду многих побивают, за что их после казнят. Ибо правосудие не терпит подобного безбожного безрассудства.

Тут вспомнил я о том, что было написано в моем письме, что мне надлежит послать своей жене весточку из Батавии. Ее письмо носил я с собой повседневно, но писать не желал, все еще гневаясь на нее, и намеревался с ней совсем расстаться. Чем больше размышлял я о своей прежней, веселой и приятной жизни, тем более меня отвращала ее хитрость, каковою она меня прочь отправила. Потом перебрался я в дом, где жило множество моряков, из разных стран, предаваясь беспутству, и были там голландцы, немцы и французы. Приняли меня сразу хорошо, и всего у меня было вдоволь, и стал я вскорости самым из них веселым. Каждый день были игры, веселия и попойки, были там и особы женского полу, танцы и множество увеселений разного рода; приходили индийцы и китайцы, играли музыку, представляя престранные танцы, похожие на комедию, все в самых лучших нарядах и с изрядным пением.

Должен с прискорбием сознаться в том, что я, одним старым матросом совращенный, дважды

принял языческого зелья опиума, занемог чрезвычайно, но выздоровел и более никогда этим не соблазнялся.

В том же доме, где нашел я пристанище и который принадлежал одному голландцу, была индийская девица по имени Силла, весьма пригожая и сложения тонкого и не слишком смуглая, и очень она мне полюбилась, однако ж о матросах она и слышать не хотела. Была она турецкой веры, потому как родом из города Джапаре.

Часто хаживал я по городу, то в одиночку, а то с приятелями, дивясь на многие их причудливые диковины, храмы, капища, чуждые деревья и травы, пальмы и колючие растения. И так деньги мои и имущество растаяли, словно мартовский снег. Однако ж я не желал более идти на матросскую службу. И тут повстречалась мне в другой раз та самая Силла, и говорил я ей льстивые слова, не желает ли меня поцеловать. Отвечала – нет, разве только если женюсь на ней. На что рассмеялся я от всего сердца и распрощался с девицей.

В январе же большинство приятелей моих вновь поступили на службу, каждый на какой-нибудь корабль, и расстались со мной, памятуя о дружбе и с великой печалью. И остался я совсем один, денег у меня не было, и тужил я крепко и не знал, что делать и куда податься.

В это скорбное время я вновь пришел к Сил-ле, спросив, не пожелает ли она за меня замуж. Ибо никому я не сказывал, что не холост, а что есть у меня давно жена. Девица согласилась, однако сказала, что в Батавии нам жениться невозможно, а следует отправиться жить на другой остров. И потому я начал искать службу и поступил к одному капитану, которому предстояло плыть на Амбойну, а корабль его именовался «Генриетта-Луиза». Девица также определилась на этот корабль, тем более что я капитана об том просил. Мы везли рис и сахар, а обратно корабль должен был доставить в Батавию пряности, в особенности же мускатный орех.

И вот февраля седьмого числа отправились мы в путь, а я надеялся найти на том острове добрую службу, в достославной Ост-Индской компании, и эта моя амбиция оказалась впоследствии удовлетворенной. Все, что приключилось во время этого путешествия и что нам довелось испытать, я перечислять здесь не буду, а упомяну разве что о бурях, и непогодах, и крайних опасностях, что выпали нам у Зундских островов да в прочих местах; не раз беды и невзгоды были столь тяжкими, что все мы молились (за исключением моей Силлы, потому как она была мавританской веры), и даже самые стойкие матросы и закоренелые грешники и охальники принимались отчаянно рыдать. Потеряли мы двенадцать человек, в том числе одного дворянина. Он доводился свойственником губернатору Тарнатав, маленького острова, на котором есть огнедышащая гора. Звали его Корсом, и он свалился за борт.

В общем после всех этих тяжких мытарств сошли мы месяца мая двадцать четвертого числа на берег Амбойны, у крепости Виктория. Там мы с Силлой оставили корабль, который принял на борт лишь пресную воду и провиант и тут же пошел в следующий порт. Мы же стали совет держать, что делать дальше. Девица и прежде того мне сказывала, что готова в случае надобности от своей языческой веры отказаться. Мы пока что сочли за лучшее наши истинные отношения в тайне держать. Потому я указал, что она моя законная жена, и по этой причине ни свадьбы мы не играли, ни с верой своей турецкой Силла не расставалась. За что меня Господь Бог, праведность соблюдая, позднее тяжко покарал.

Я представился в крепости Виктория, у господина губернатора по имени Хетсерт, попросив определить меня на службу. Этот господин, выслушав мои лживые россказни, отказал мне сад и маленькую камышовую хижину. Там я и поселился со своей индианкой.

Поначалу все шло хорошо, мы отдыхали от перенесенных опасностей. Мне было привольно, потому как индийские женщины приучены угождать мужескому полу. Каждый день у меня было вдоволь еды, а когда не хотелось есть, лежал себе в хижине, без особых трудов. Силла работала в саду, собирала кокосовые орехи, а также саго и прочие съедобные плоды. Прожили мы вместе подобным образом почти год.

Однако стала меня кручина забирать, что не на своем дворе я сижу, у Столовой горы, и возжелал я домой вернуться. Хоть и не было особого недостатка, да и дела мои были справны, однако овладело мной недовольство. Редко когда что другое в пищу употреблял, кроме саго и пинанга, а также рыбы соленой, и еда такая меня все больше удручала. И с Силлой сношения прекратил, укоряя себя изрядно в том, что она безбожная язычница.

После нескольких тщетных попыток в марте месяце 1660 года мне удалось незамеченным пробраться на голландский корабль, что с грузом мускатного ореха обратно в Батавию направлялся. Был полон радости сердечной, покуда мы все далее отходили, желая доброй индианке счастия и благоденствия, полагая вскорости у своей подлинной жены оказаться. Однако в слабости своей забыл я о Божественном промысле. Вскорости обрушились на нас ветры жестокие, паруса спустить пришлось да якорь то и дело бросать. Посему по прошествии некоторого времени кончилась на корабле пресная вода, и впали мы в нужду ужасающую. Многие занемогли, выли и жалостно стонали. В сем ужасном положении узрели мы остров, бросили якорь и спешно спустили шлюпку, в которую село человек пятнадцать, и среди оных и я случился. Что было мочи гребли к берегу, но приплыв нашли его крутым и скалистым, и не было нам надежды на сушу сойти, а тут и волнение морское столь ужасно стало, что взял нас страх, что лодочка наша об оные скалы расшибется или, чего доброго, перевернется. Вскорости чаяния наши нас совсем оставили. Однако ж некоторые из нас, и я в том числе, что плавать умели, бросились за борт и счастливо через прибой на берег выбрались, один из нас только утоп. Вскорости достигли мы чистого ручья и вознесли хвалу Господу, и пил каждый, сколько было угодно. Потом бросились обратно к берегу, чтобы позвать' тех, которые в лодке остались. И узрели в ужасе великом, что лодки нигде нет, и не ведали, унесло ли ее ветром или совсем потонула. Кричали и звали, что было мочи, да все без толку. В страшное сие мгновение испугались мы столь сильно, что пали на землю, яко мертвы, ибо обстоятельства наши были столь плачевны, что и надежды у нас не оставалось, что живы будем и в земли обитаемые возвернемся.