Франсиско Голдман - Скажи ее имя

Я оделась и поела, мама невыносима, я не знаю, что с ней такое, но, по правде говоря, я сейчас не слишком-то ее люблю, скорее даже наоборот, мы просто несовместимы, она начинает злиться, стоит мне сказать хоть слово. Но, может, я просто в плохом настроении, так что пойду на улицу, покатаюсь.

Что-то случилось, у меня странное чувство, будто все не так, как прежде. Папы все время нет дома, а когда он приезжает в выходные, я вижу: что-то не так.

Думаю, мне нужен новый друг. Мне бы хотелось, чтобы эта дружба была преисполнена любви, чтобы мы все время говорили, как любим друг друга, общались знаками, понимали с полуслова, но пока что я не встречала таких друзей.

Сегодня самый обычный день, я не скучала, но и не веселилась. Но вечером мы пойдем в «Перисур» за купальником для Кати.

Я решила пообедать, а поскольку ненавижу есть с Катей, то отправилась на кухню к Урсуле, она уже почти доела, но я пообещала поесть быстро и спокойно, потом мы сидели с Урсулой и пили чай со сладкими булочками, и я говорила с ней по-английски и объясняла, что значит каждое слово.

Карденас набрал много голосов, включая голоса моих мамы и папы, и я с ними заодно.

Мы вышли и встали напротив конгресса, чтобы поддержать нашу партию. Люди из ПНД [17] ПНД (Партия национального действия) — политическая партия Мексики консервативно-христианской ориентации, одна из лидирующих в стране. сильно шумели, а мы только делали пальцами букву V в знак победы, если к толпе из здания выходили представители ИРП, то мы поворачивались спиной. Моя мама знала одного из ИРП, и когда он вышел, начала его оскорблять. А у меня был плакат:

Сегодня я счастлива и поняла, что, даже если мать не может проводить все свое время с дочерью, это не делает ее плохой матерью, есть вещи поважнее потраченного времени.

Я ношу бюстгальтер!

Дорогой дневник,

наверняка ты задаешься вопросом, почему я к тебе обращаюсь. Снова проблемы с мамой или накатило одиночество? Нет, сегодня дело в другом, мне просто хочется писать. Я расскажу тебе все, что произошло…

Вечером мы поехали на роликовый каток. Там было две площадки, большая и маленькая, обе освещенные. Мы катались на большой — за нами увязался какой-то несчастный дурачок, но его прогнали.

Я встретила инструктора.

Я не знаю, почему на меня так разозлилась Фрида.

Я чувствую себя блохой, никто не обращает на меня внимания, мне хочется заплакать. Чувствовать себя блохой унизительно, и мне очень больно. Я все время слышу усмешки моей идеальной сестрички, получающей одни только похвалы, поздравления и любовь, и мое сердце разрывается на кусочки. Наверное, такова жизнь, просто одним людям дано больше других.

Как ненормальная играла в компьютер, переделала домик Барби, смотрела телевизор, читала, навела порядок на столе.

Поступить в среднюю школу было очень тяжело.

Но есть кое-что похуже — наши с мамой отношения.

Я не могу ее больше выносить. Если она не интересуется мной, то почему я должна интересоваться ей?

Советы, как не стать такой мерзкой сукой, как моя мама:

1) не мешайте своим детям;

2) не орите на них;

3) делайте каждый их день незабываемым, чтобы они никогда не узнали, что такое скука.

Я полная кретинка. Ничего не замечаю и наскучила даже себе самой, я ненавижу себя! Мне очень нужен кто-нибудь, кому я смогу высказать все это, кого смогу обнимать часто и крепко. Но я смотрю вокруг и никого не нахожу.

Дорогой дневник,

мамы нет, я одна, так что могу делать что захочу, мама запретила мне выходить, но мне наплевать, я все равно встречусь с тем парнем на мотоцикле, и он действительно очень быстро ездит.

Я еду с ним, и он высаживает меня не там, где нужно, я голодна, поэтому иду в магазин и сую в карман пару шоколадных батончиков, продавец это замечает, я выбегаю из магазина, но он ловит меня за плечо и отбирает шоколад, в следующий раз буду воровать осторожнее.

Затем я пошла на этот жуткий рынок и наткнулась на Луиса, который угостил меня виски, поначалу оно показалось мне крепким, но я привыкла. Около 10:40 я решила идти домой, как раз вовремя, чтобы обмануть маму.

На завтрак были яйца, но есть не хотелось, мне вполне хватило виски. Потом пришлось проводить маму на работу, и пока она думает, что я сижу тут, за одним из многочисленных столов, я спускаюсь вниз к автомату с газировкой. Нахожу автомат и аккуратно, чтобы никто не заметил, шарахаю по нему и вытаскиваю банку. М-м-м, вкусненько. Потом поднимаюсь наверх, а мама так и не знает, что я сегодня делала.

Возможно, Аура подозревала, что мать сует нос в ее дневники, или же эта последняя запись была ее фантазией. Хотя кто знает. К тому времени Аура уже начала тусоваться в Копилько со старшими ребятами, и, по ее собственным словам, некоторые ее проделки не сильно отличались от этой.

Мы с Хуанитой так и не смогли сесть и обговорить раздел имущества Ауры; мы просто не затрагивали эту тему. Я был готов отдать практически все, что ей захотелось бы, и уж точно детские дневники дочери. Мне позвонил кузен Хуаниты и потребовал компьютер Ауры, но я отказал, и не только потому, что его купил я, а потому, что очень многое на его жестком диске принадлежало нам обоим или было частью наших отношений: фотографии, музыка, свадебный сайт, тексты, над которыми мы вместе работали; на нем были сохранено все, что писала Аура. Вместо этого я пошел к мастеру и заплатил за то, чтобы он скопировал на диски все содержимое компьютера, за исключением, по совету юристов, ее электронной почты. Но примерно через месяц после смерти Ауры я получил письмо от адвоката Хуаниты — юриста из университета, одного из коллег Леопольдо: у меня было два дня, чтобы освободить квартиру в Эскандоне, где мы с Аурой жили. Вообще-то письмо предназначалось даже не мне, а одному из моих нью-йоркских друзей, юристу, приезжавшему на нашу свадьбу и присутствовавшему на похоронах. Хуанита и ее поверенный, видимо, полагали, что он мой адвокат, но он, хоть таковым и не являлся, помог мне найти другого в Мексике. Очевидно, у них не было законного права столь стремительно выселить меня, овдовевшего мужа, хотя юридически квартира принадлежала Хуаните, но у меня не было ни сил, ни желания сопротивляться. Не потому, что я их боялся. Я бежал от необходимости столкнуться со всей мощью их ненависти и обвинений. Я забрал из квартиры все. Должно быть, это удивило Хуаниту. Вероятно, она думала, что я оставлю большую часть вещей Ауры, включая тот старый кофр, в котором она хранила детские дневники, наряду со школьными тетрадями и другим барахлом. С собой в Бруклин я увез и диски с содержимым ее компьютера.

Я оставил в квартире только одну вещь — книгу политических афоризмов Леопольдо, подписанную в дар Ауре. Я положил открытую книгу на пол обложкой вверх и с силой наступил на нее, так, чтобы оставить четкий отпечаток подошвы, а затем закинул ее в гору мусора. Еще я оставил нашу дешевую мебель, включая сосновый обеденный стол с плотницкого базара в Тлялпане, школьные сочинения Ауры и аккуратную стопку старых семейных фотографий; а также конверт с серебряным браслетом, принадлежавшим в детстве Хуаните, с ее именем, выгравированным на маленькой бляшке, и запиской о том, что этот браслет был на Ауре в тот последний день на берегу.