Геннадий Красильников - Старый дом (сборник)

— Кусок изо рта торчит, да еще хотите откусить! Глаза у вас ненасытные, знаем! — зло ответила она.

— Тьфу, Марьек, чтоб у тебя на языке чирей выскочил! Зря наговариваешь на людей.

Ссора разгоралась, дальше — больше. У Марьи накопилась обида на соседей. Давно бы высказала им все, да случая не было.

Макар стоял, прячась за лошадью. Теперь ему стало неловко: черт дернул распахать эту межу! Марья остра на язык, разнесет по всей деревне… Он был бы рад незаметно уйти с огорода.

В этот момент появился Олексан. Возвращаясь домой обедать, он еще на улице услышал крики, но, прислушиваясь к голосам, так и не мог ничего разобрать. А когда понял, густо покраснел от стыда, как тогда в Акташе на базаре. Взглянул на отца: нагнувшись к плугу. Макар торопливо отстегивал постромки. Руки его дрожали, не слушались…

Марья махнула на всех троих рукой, сплюнула:

— Вам всегда не хватает! Весь мой огород себе берите, берите, намажьте на хлеб и жрите! Только не подавитесь!.. Все вы одного корня — и мать с отцом, и сынок туда же!

Марья ушла, а Зоя все ругала соседку: "Бесстыжая, что выдумала…" Макар не вытерпел, сердито прикрикнул на жену:

— Хватит тебе лаяться! — И в сердцах пнул под брюхо лошадь: — Айда, проклятая!

Взяв поводья, почти бегом кинулся с огорода, таща за собой упирающуюся лошадь. Зоя, словно подавившись словами, осталась стоять в огороде.

Олексан, не говоря ни слова, бросился к калитке, не заходя домой, побежал в поле.

Трактор стоял возле кузницы, на лужайке. Олексан еще издали заметил долговязую фигуру Ушакова, а рядом — агронома. Поодаль на ящике сидел рыжий Коля, учетчик. Они о чем-то разговаривали, но, когда Олексан подошел ближе, все трое сразу замолчала. Олексану почему-то показалось, что разговор был о нем.

— Павел Васильич, подшипники стучат, перетяжку надо делать. Вон, стоит трактор. Часа за два управлюсь…

Бригадир помолчал.

— Ну, раз надо, делан… — И неожиданно спросил сердито: — Ты что же это, Кабышев, хреновничаешь? А?

Олексан недоуменно посмотрел на бригадира.

— Нн-е знаю… А что?

— Кто же за тебя клинья будет допахивать, концы заделывать? Я, что ли, или вот — агроном? Ты посмотри, какие клинья остались на твоем участке! Так и знай, колхоз не примет такую пашню. Свиньи — и то чище роют!

Олексан впервые видел бригадира таким злым. Глядя в сторону, пробормотал невнятно:

— Не было видно… ночью. Динамо отказало…

Учетчик, посмеиваясь, вставил:

— Клинышков этих у него соток двадцать наберется. Во, напахал парень! Валяй, Кабышев, у колхоза земли много, гектар не допашешь — не обеднеет… Правильно, Павел Васильич?

Ушаков недовольно взглянул на рыжего.

— Не треплись, Николай! Любишь ты попусту болтать. — И уже мягче добавил, обращаясь к Олексану: — Клинья эти будешь допахивать. И концы придется заделывать. Нельзя так работать, Кабышев. Хорошо еще, агроном вовремя заметила…

Олексан молча полез под трактор. Ушаков с Галей вскоре ушли, учетчик еще постоял, что-то тихонько насвистывая, потом, будто между прочим, спросил:

— Слушай, Кабышев, у матери твоей самогон есть?

— Не знаю, — глухо отозвался Олексан из-под трактора.

— Не знаешь? — притворно удивился учетчик. — Как же это ты не знаешь? Дома живешь… А вообще-то говоря, недурно у вас, Кабышев: коровка, садик, огород. За милую душу можно прожить! Так сказать, полное обеспечение за счет родителей…

Олексан бросил отвинчивать гайку, поднялся, с холодным бешенством ругнулся:

— Иди ты отсюда… к чертовой матери!

— Ишь ты какой! — изумился рыжий учетчик. — Луку поел, что ли?

Поглядывая ему вслед, Олексан бормотал:

— Тоже мне, "коровка, садик"… Пошел ты подальше! Чужое-то легко считать…

И тут же вспомнилась недавняя ссора в огороде, в ушах зазвенел Марьин голос: "Все вы одного корня!" Живо встало перед глазами, как мать дергала головой и кричала что-то в ответ Марье, а у отца дрожали руки, когда он отстегивал постромки. Что-то нехорошее шевельнулось в груди, с неприязнью подумал о родителях: "Что им, земли, что ли, не хватило? Вон сколько прошлогодней картошки сгнило, а куда еще? Все мало да мало…"

К вечеру он сделал перетяжку, завел трактор и поехал допахивать клинья. И какой черт дернул агронома пройти именно по тому участку! Ночью, допахав свой загон, он не стал возвращаться: земли-то там пустяк всего, а горючего целое ведро сожжешь. Думал, не заметят, а изъян от этого невелик.

Уже стемнело, когда к трактору подъехал Ушаков.

— Ну, допахал? — спросил он весело. — То-то, брат! С землей надо осторожней, не смотри, что ее много. Никто за тобой твои огрехи подбирать не станет. Раз тебе доверили ее, значит, будь хозяином! Вот так вот… А куда пропал твой сменный? Сдай трактор, иди домой отдыхать…

Олексан замялся, с тоской глянул в сторону деревни.

— Павел Васильич, я буду в ночь работать. Можно?

— Ты что, не умаялся за день? А домой?

— Так… не хочется. В поле ночью хорошо.

— Ну, дело хозяйское. Работай. Сменщику твоему я скажу…

И бригадир с удивлением посмотрел вслед трактору. Олексан, сгорбившись, сидел за рулем. "Хм, чудак! — покачал головой Ушаков. — Видно, подзаработать хочет…"

Приехав в Акагурт, о существовании которого она раньше и не подозревала, Галя решила остаться у Марьи. Гале нравилось у нее. Хозяйка — женщина ласковая, домик у нее, правда, небольшой, но для двоих, вполне достаточно. Марья уступила ей самый светлый и теплый угол, Галя поставила туда койку, столик и подарок хозяйки — большой развесистый фикус в деревянной кадушке.

Первое время Марья часто замечала, что по ночам квартирантка беспокойно ворочается на своей койке, а утром просыпается с красными глазами. Наскоро выпивает стакан молока и бежит на конный двор, к складам.

Возле складов, под навесом, женщины сортировали семена. Галя видела, что они смешивают разные сорта… Она пыталась объяснить им, а женщины посмеивались: "Господи, да мы сами знаем, не первый год, поди, сеем!" Но Галя снова и снова терпеливо объясняла, а в душе ругала себя: "Дура, зачем приехала! Ведь могла остаться на опытном участке института!" В райисполкоме сказали: "В пяти колхозах нет агрономов… Из них Акагут — самый отстающий. Решайте сами, товарищ Сомова, куда ехать". Будто кто за язык ее дернул; сказала, что поедет в Акагурт.

Теперь Галя с улыбкой вспоминает о первых днях в Акагурте. Григорий Иванович вообще не хотел ее замечать. Колхозники посматривали недоверчиво: уж очень молода… Однажды Галя услышала, как один старик сказал ей вслед: "Охо-хо, и такой-то доверили! Жила бы себе в городе у маменьки". Уж лучше бы прямо, в лицо, сказали, легче было бы.

Но начались полевые работы, и Гале стало не до обид: с зарей уходила в поле, возвращалась затемно. Ругалась с сеяльщиками: на пяти гектарах посеяли по заниженной норме… Заставила досеять. Объясняла пахарям: нужно брать глубже, если так, то хлеба не ждите. Люди то тут, то там видели худощавую быструю девушку в неизменной косынке с синими цветочками и черном жакетике под фуфайкой. Она часто подсаживалась в тарантас бригадира Ушакова, вместе объезжали бригады — тракторы работали на разных участках, в трех-пяти километрах один от другого.