Елизавета Александрова - Рожденные в СССР

Мужчина нетерпеливо прохаживался по комнате, стульев не было.

— Анна Павловна, вы же умираете! А ваш муж может вас спасти, — убеждал он женщину. — Ну, подумайте, кому сейчас нужна эта выставка? Его картины не пойдут на растопку печей, они останутся в коллекциях. А вы сможете спокойно пережить голод. Вы не просто не будете голодны, вы будете сыты!

— Уходите.

— Это очень глупо. Вы умираете, и он тоже умрет. Это очень глупо.

— Уходите.

Незнакомец достал из кармана шоколадную плитку, настоящую шоколадную плитку в блестящей золотой фольге. Чудо! Варя, как завороженная, смотрела на шоколад.

— Вашей девочке тоже нужно питаться, подумайте. У вас будет все.

— Нет. Уходите.

«Хороший. Добрый. Я отдам ей половину шоколадки, хочу, чтобы она поправилась».

— Подумайте. У вас осталось мало времени.

Но он не оставил шоколад, а лишь отломил крохотный кусочек, который положил на стол.

— Уходите. Закрой за ним дверь, — сказала женщина Варе.

«Она съест. Она съест без меня».

Мужчина вышел из квартиры, ни разу не обернувшись на девочку. Шумно спускаясь вниз по лестнице, он и ожидавшие его люди громко спорили.

«Она съела без меня. Ничего мне не оставила».

Когда Варя вошла в комнату, она тут же кинулась к столу — шоколад лежал нетронутый.

«Сладкий-сладкий шоколад. Папа приносил мне его по праздникам. Я оставлю ей кусочек, надо, чтобы она поправилась».

— Не трогай! — женщина зашлась в приступе кашля. — Выбрось его в печь! Не ешь!

«Мама тоже бредила перед смертью, ей казалось, что по комнате ходят чужие люди».

Варя, не выдержав, положила весь кусочек в рот, но потом откусила половинку и протянула женщине.

«Она уже не поправится».

Но та резко замотала головой и отвернулась к стене.

«Как жалко, что она умрет».

Художник вернулся поздно, когда уже начинало темнеть. Он вернулся без стульев, принес за пазухой маленький сверток. Варя набрала в чайник снег и поставила греться на печку, затем начала расставлять тарелки, как это делала когда-то женщина.

— Варя, сегодня мы не будем кушать, — сказал художник. — Хлеба не было.

Девочка начала убирать со стола.

«Надо скорее лечь спать, чтобы не хотелось есть. Пусть мне приснится что-нибудь вкусное».

— Это все, что я смог обменять на стулья. На рынке очень много дров, — художник развернул бумажный сверток и протянул жене кусочек масла. — Оно поможет тебе поправиться. Ты поправишься.

Варя подняла с пола стружку и положила ее в рот.

«Как же хочется есть. Мамочка, как хочется есть».

— Он приходил? — спросил художник у жены.

— Нет.

Варя забралась на кровать и прижалась к женщине.

«Она холодная».

— Возьми, — женщина протянула ей бумажку из-под масла, чтобы Варя облизала ее.

«Когда кончится война, я буду много есть. У меня всегда будет дома хлеб, шоколад, масло и деревянная стружка…»

Когда Варя вернулась из магазина, по радио объявили воздушную тревогу.

«В наш дом никогда не упадет бомба».

— Я принесла хлеб.

На месте картин на стенах остались лишь ровные прямоугольники не выцветших обоев, пустые рамы сложены на полу. Пахло едой. Художник сидел за мольбертом перед неоконченной работой, но в руках вместо кисти у него была тарелка каши. Гречневой каши!

— Садись обедать, мы не дождались тебя, — сказала Варе лежащая на кровати женщина. — Только не ешь сразу много.

Девочка бросилась к заваленному пакетами и свертками столу и, хватая все подряд, беспорядочно запихивала в рот кашу, хлеб, шоколад, невареную крупу…

— Варя, Варя, не ешь сразу много.

«Неужели кончилась война? Неужели кончилась война?»

Женщина вдруг тихо заплакала. Она давно перестала плакать, полгода назад, когда началась блокада. Не плакала, когда сын выковыривал из щелей паркета хлебные крошки и ел их. Когда он пропал, и когда из комнаты соседей разнесся по квартире странный сладковатый запах, и когда нечего было хоронить, и когда уже не из-за чего было плакать, и не было ради чего жить, выживать — тоже не плакала, не плакала, не плакала.

«Неужели кончилась война?»

Она плакала, когда Варе стало плохо.

«Как жалко, совсем ничего не осталось в животике».

Ночью огонь в печке погас, в комнате стало холодно. Варя спрятала голову под одеяло и теснее прижалась к женщине. А та не могла остановить слезы, и они маленькими колючими льдинками застывали на ее лице…

Через неделю Анна Павловна начала вставать с постели, сама растапливала печь, накрывала на стол, грела воду, чтобы купать Варю. Она бережно, как когда-то мама, обмывала ее истощенное тельце, и только после горячего купания Варя немножко отогревалась.

«Ласковая, как мама».

Обледенелая кухня была заставлена ведрами, бидонами, кастрюлями с невской водой. Художник распилил почти всю мебель на дрова, оставил только стол. Он уходил на фронт.

На календаре был март — первый месяц весны, а в ленинградских домах продолжалась холодная, безжалостная блокадная зима.

«Если мы доживем до теплого лета, то будем целыми днями лежать на солнышке и греться. Мамочка, хоть бы мы дожили».

Художник распилил мольберт и положил доски к общей куче дров.

— Бежишь?

— Аня, я не могу больше отсиживаться в тылу. Я солдат.

— Ты художник, твои руки всю жизнь держали только кисть, какой ты солдат?

— Война, Аня. Война, значит, солдат.

— Здесь, здесь война! А ты бежишь, бежишь! — женщина вдруг сорвалась на крик. — Тебе страшно! Там немец, там стреляют! Там люди не едят детей, там дети не едят землю и опилки! Ты бежишь! — она билась в истерике.

Варя бросилась к женщине и уткнулась лицом ей в живот.

— Я очень боюсь, что ты не вернешься, — вдруг сказала она спокойным, чуть хриплым от крика голосом.

«Бедная мама. Теплая и добрая…»

Художник уходил на фронт. С аккуратно подстриженной, без пятен краски, бородой, в военной форме, словно гость, слонялся он по квартире.

— Мой папа тоже на фронте. Он герой. Ты передай ему, что я живая, — попросила Варя. — Я умею писать только свое имя, ты передай ему это, а остальное расскажи сам.

Девочка протянула листок бумаги, на котором смешными неровными буквами было выведено « ВАРЯ ».

— Конечно, передам.

«Когда папа вернется, я буду жить с ним или останусь здесь? Или мы будем жить вместе? Вместе легче выжить».

Муж с женой тихо простились, она в последний раз прижалась щекой к его колючей щеке и ушла в комнату, чтобы не видеть, как он уходит.

— Варя, проводи меня, — попросил художник.

Когда девочка зашла в комнату за шапкой, женщина подошла к ней и взяла двумя руками ее озябшую ладошку.

— Варя, ты вернешься?

«Она никогда не звала меня по имени».

— Вернусь.

Женщина порывисто прижала холодными губами ее ручку и отошла к окну.