Мишель Жуве - Похититель снов

Однажды ночью, ближе к полуночи, когда я на полчасика покинул регистрационную установку и компьютер, в мой кабинет зашел наш университетский охранник, совершавший обычный ночной обход.

— Господин профессор, вы один?

— Естественно.

Я был в этом уверен, так как предпочитал работать тайно и каждый вечер, прежде чем начинать введение мышам GB169, обходил свою лабораторию.

— Странно, — сказал он. — Пять минут назад я видел, как кто-то вышел из вашей лаборатории с черного хода. Он прошел мимо главного подъезда, который я не закрывал, чтобы вы могли пройти к машине. По моему, это был мужчина. Я его окликнул, но он не остановился…

Кто же мог тайно проникнуть в мою лабораторию? Не иначе как кто-то из своих, так как дверь закрывается на кодовый замок, причем код меняется через день. Кто-то из тридцати научных сотрудников и технического персонала? Но у каждого свой план работы, зачастую весьма отличный от моего. Стажеры-иностранцы? На тот момент у меня их был целый десяток: три японца, два американца, два итальянца, русский, швед и чилиец. Кто же из них мог быть в курсе моих исследований? Обратить внимание на то, что у новых мышей электроды вживлены не только в кору, но еще и в гиппокамп? Что кто-то часто переставляет новый исландский компьютер с места на место?

С каждым из них мне доводилось общаться в неформальной обстановке, особенно на банкетах по случаю защиты диссертаций. Под воздействием белого вина или шампанского я не раз подтрунивал над собственной теорией генетического программирования. И некоторые сотрудники подхватывали этот тон и в шутливой форме критиковали основы моей теории. Может, мы и говорили о гиппокампальном тета-ритме. Но уж о существовании GB169 я точно никогда не упоминал! Если бы даже кто-то, будь он француз или иностранец, и захотел узнать о цели моих опытов, то как он мог это сделать? Флакон с веществом GB169 я всегда держу при себе, а записи электроэнцефалограмм, компьютерные спектрограммы и журнал с протоколами забираю и уношу после каждого опыта.

— Prego, Professore, finisca il fango, subito! [38] Пожалуйста, профессор, сейчас же заканчивайте грязевую процедуру (итал.).

Джулио оторвал меня от размышлений в три тридцать. Погруженный в грязевую ванну, блуждая в лабиринте собственных воспоминаний, я полностью забыл про Муранеллу.

— Может, она явится мне в следующем сне? — подумал я, наконец-то засыпая, около четырех часов утра…

…Белая, молочно-белая июльская ночь в Санкт-Петербурге. На набережной Пирогова, облокотившись о парапет, я разглядываю русских военных моряков, несущих службу на крейсере «Аврора». Моряки стреляют из орудия…

Кто-то все сильнее и сильнее стучится в мою дверь, и я наконец просыпаюсь. Девять часов. Это массажист. Узник собственного сновидения, я не ответил на его телефонный звонок, и ему пришлось подняться в мой номер и разбудить меня, оторвав от такого сладкого сна! По его тревожному виду, сразу сменившемуся выражением облегчения, я догадался, что некоторые отдыхающие после фанго засыпают навсегда…

Вернувшись в номер после массажа, я попытался понять значение этого сновидения и его возможную связь с недавними событиями. Стук в дверь, очевидно, превратился в пушечные выстрелы крейсера «Аврора». Все это похоже на «сон о гильотине» Альфреда Мори. Этот человек, бывший в конце XIX века профессором «Коллеж де Франс», посвятил всю свою жизнь изучению сна и сновидений. Однажды ночью балдахин, висевший над кроватью, сорвался и упал ему на голову. Этот удар трансформировался в известный сон о гильотине. Пока он просыпался, ему казалось, что он видит очень длинный сон: как будто дело происходит во время Великой французской революции, его судят и приговаривают к смерти, перевозят на повозке к месту казни, поднимают на гильотину и привязывают, подставив его голову под нож…

Таким образом, весьма короткое событие вызвало целый онейрический спектакль субъективной длительностью в несколько часов. Этот сон (описанный в 1860 году, спустя более десятка лет после того, как он имел место) очень известен. Он показывает, как определенные стимулы из внешнего мира, вызвавшие в данном случае слуховые и болевые ощущения, могут включаться в контекст сновидения. Он, очевидно, демонстрирует, что в сновидении время «течет по-другому». На такой тип сновидений часто ссылаются сторонники представлений о «снах наяву». Согласно им, некоторые нейропередатчики, например, дофамин, во время пробуждения мимолетно воздействуют на лобную кору, «производя» таким образом сновидения.

Итак, отметив, что стук в дверь превратился в орудийные выстрелы, я не мог понять, почему он открыл в моей памяти хранилище именно русских снов? На какие «дневные остатки» это указывало? Может, на этот разговор на русском «Марлен» в телефонной будке, который так поразил меня вчера вечером? Или на другое событие, случившееся через несколько часов в грязевой ванне, когда я вдруг вспомнил о существовании русского стажера среди прочих иностранцев в моей лаборатории… Как, кстати, его звали? Сергей… Фамилия, которую я забыл, оканчивалась на «ов». Это был специалист по обработке биологических сигналов, проходивший двухлетнюю стажировку в моей лаборатории благодаря стипендии американского миллиардера венгерского происхождения Джорджа Сороса, выделившего средства для поддержки ученых бывшего советского блока.

Таким образом, я обнаружил уже два элемента, которые могли быть включены в сновидение как дневные остатки. Но почему такой странный цвет был у этой ночи? Почему крейсер «Аврора»?

Молочно-белый, полупрозрачный цвет той ночи, одной из летних ночей Санкт-Петербурга, окрасивший мой сон, не мог быть вызван вчерашним венецианским солнцем. Необходимо было освежить в памяти мою двухлетней давности поездку в Санкт-Петербург. Сопоставить дневные остатки с русским содержанием — с другими воспоминаниями о поездке в Россию пару лет назад…

Я тогда жил в гостинице «Аврора» на набережной Пирогова, и корабль находился как раз под окнами моего номера. Крейсер «Аврора» представал предо мной каждую ночь, когда разводили мосты, и я смотрел из окна, как суда спускаются вниз по Неве. Пушечный выстрел производился ежедневно в 7 и 17 часов, отдавая честь знамени.

Я прокручивал в голове, испытывая то же ощущение гипермнезии, обостренной памяти, которое посетило меня в грязевой ванне, события, связанные с моей тогдашней поездкой в Россию. Я приехал в Санкт-Петербург в июле 1997 года для участия в 33-м Международном конгрессе по физиологии. Организация его была несколько сумбурной. Заседания проходили в знаменитом Институте имени Павлова, а также в одном из корпусов Военно-медицинской академии. Здание это находилось не в лучшем виде, некоторые половицы были выбиты, штукатурка на стенах местами осыпалась, оставив белые пятна, а со двора доносились крики новобранцев, занимавшихся строевой подготовкой.