Янош Хаи - Парень

Жена предпринимателя, когда рассказывала подруге, что у них произошло, разрыдалась: дескать, она не знала, как его удержать, она думала, можно и так, с помощью неприязни и высокомерия, ведь любовью и лаской нельзя было, ведь муж ее не любил, но теперь она видит, что ошибалась или, может, перегнула палку, и будь она немного умнее, то удержала бы его, а ведь как она его любила, и как он добр был к детям, а теперь, из-за ее глупости, все полетело к чертям. Она плакала, а подруга сказала ей: веди ты себя по-другому, может, он еще раньше ушел бы с той девкой, так что радуйся тому, что хотя бы до сих пор. Вот у меня как получилось с моим мужем, видишь, что с того, что я ему все отдала, нет, он ушел в ту дурацкую библиотеку, в Пешт, в центр, и вовсе не баба какая-нибудь его туда увела, а ведь разве скажет кто, что наша семья не была хорошей семьей, но и это его не смогло удержать… Как бы там ни было, предприниматель вернулся к Мари и дал ей все, чего не мог дать ей наш парень, который после этого решил, что жизнь ему ни к чему, и в последующие годы занимался, то с большим, то с меньшим успехом, тем, что реализовывал это свое решение, то есть медленно, но верно сводил свою жизнь — как некоторую властную конструкцию, подавлявшую его личность, — к полному нулю, подобно тому, как его кумиры, анархисты, поступали, или хотели бы поступить, с государственной властью.

Однако произошло совсем не то; произошло другое, что можно было, с большой степенью вероятности, предвидеть заранее. Парень наш пошел к бургомистру, они давно знали друг друга, наш парень учился в школе двумя классами старше, — и сказал: так и так, не могу больше. Бургомистр не стал придираться: дескать, вот закончатся твои четыре года, тогда. И вообще подумай, кого мы поставим на это место, не хочешь же ты, чтобы директором школы стал — и тут он назвал имя человека, который давно уже об этом мечтал; у тебя все-таки есть голова на плечах, ты ведь понимаешь, что — и он повторил то имя — он даже не здешний, а чужак, к тому же у тебя и так денег еле-еле, а теперь ты лишишься директорской надбавки, это хоть и не ахти что, но в такие тяжелые времена, когда и то, и то дорожает… Нет, бургомистр не стал разводить такую демагогию, хотя наш парень и мог ожидать от старого приятеля чего-то подобного; бургомистр сказал: я очень даже хорошо тебя понимаю, самого иной раз так припрет, хоть кричи, и я тоже знаю, что такое ответственность, тоже ночами не сплю, особенно когда парламент принимается вносить гребаные поправки в закон о самоуправлении и пересматривать гребаное финансирование, ведь то, что для тебя было хуже всякого дерьма — откуда взять надбавки к окладу, — то и для меня то же самое, потому что я ведь не переводил деньги не потому, что не хотел, не думай, а потому что в кассе буквально ни хрена не было, буквально, понимаешь, хотя мы уже все продали, все, даже старый детский сад, даже дом культуры, теперь и там бизнес какой-то, ладно, у нас еще библиотека на шее, потому что какой идиот купит библиотеку, разве что на макулатуру пустить, на вес, захохотал бургомистр.

Парень наш вышел от бургомистра в хорошем настроении: все-таки хоть кто-то его понимает, не зря они вместе учились, общий язык, все такое; ему, конечно, и в голову не пришло, что бургомистр уже не один месяц ломает голову, как ему избавиться от такого директора школы, который каждый день после школы торчит в корчме, куда это годится, домой на бровях добирается, в школу приходит с опозданием, и от него за версту несет вчерашним, а то и сегодняшним перегаром. Школа — в ведении самоуправления, сначала учителя жаловались, теперь уже и родители, а что может быть хуже, если начнут переводить детишек в соседнюю деревню, потеряет он квоту, и тогда хоть закрывай школу совсем, словом, покатится деревня вниз, следом за парнем, по тому же пути — нет, нельзя допустить, чтобы один такой урод всех потянул за собой, в дыру, в полную безнадежность. Словом, парень наш ничего этого не знал, он лишь радовался, что наконец-то избавится от этой ответственности, в которой, считал он, корень всех его бед. И, собственно, под эту радость так хорошо пошел в корчме первый стакан, а потом и следующие.

Ну как? — поинтересовались у него приятели, которые тоже проводили в корчме значительную часть времени, но они не были директорами, они в кооперативе работали, а яблоням, которые они подрезали, было сто раз наплевать, в каком они были состоянии, каким перегаром дышали со вчерашнего дня и что добавили сверху уже сегодня, яблоням было все равно, сантиметром выше или сантиметром ниже будет обрезана ветка и что движет руку, в которой зажаты ножницы, боль ли, радость ли, или полное безразличие. Они спросили, как дела, что у нашего парня нового. Наш парень ответил, что отказался от должности, больше он не директор. Не директор? А кто ты тогда? Просто учитель, сказал наш парень; потом кто-то спросил: а жена-то на это что говорит? Она тоже советует отказаться, видит, что для меня это не годится, а если мне плохо, то и ей плохо, и малышу плохо; чего хорошего, если малыш видит, что отцу тяжело? В общем, она сказала, пускай так и будет, помогла мне решить, без нее было бы куда труднее. Дурень ты, парень, большой ты дурень: ведь если ты не будешь директором, она тут же тебе скажет, мол, пошел ты на хрен, зачем ты мне нужен? Нет, она не такая. Очень даже такая, потому что она за директора вышла, а не за сраного учителя, — за директора да за его директорскую надбавку. Иди ты к такой-то матери, сказал наш парень, и вообще, какого хрена обо мне говорить все время, чего не поговорить еще о ком-нибудь, вот о нем, скажем, — и он показал на того, кто только что обозвал его большим дурнем. О нем говорить нечего, о нем мы уже десять лет как все сказали, и с тех пор ничего нового не случилось, ответил кто-то, и все замолчали. Ну, пока, — сказал наш парень, выпив стопку абрикосовой, и ушел. Раньше, чем обычно.

Пока он добирался домой, Лаци Варга, который пахал землю отцу нашего парня и который, собственно, уже не пьет, только несколько стаканов фрёча, потому что ему надо беречься, если не хочет, чтобы все повторилось, так вот, этот тракторист, который, конечно, давно уже не тракторист, ведь на МТЗ не проживешь всю жизнь, разве что полжизни, а потом сыграешь в ящик, потому как на этом чертовом тракторе так трясет, что ему, Лаци Варге, еще повезло, не случился у него рак прямой кишки, как у Лайоша Хаваши, вот тому уж не повезло так не повезло, тому пришлось свое говно в мешочке носить на боку, так что он совсем обосрался, то есть и в прямом, и в переносном смысле, ему все время казалось, люди кругом чувствуют, что от него воняет, и вот он разговаривает с кем-нибудь, а сам спрашивает: ты запах говна не чувствуешь, а тот отвечает: конечно, чувствую. Так что через какое-то время все разговаривали с ним на расстоянии в два шага, а если на улице с ним встречались, то старались проскочить мимо, будто на велосипеде, хоть и пешком: привет, Лайош, спешу. В общем, Лаци Варгу из-за поджелудочной железы послали на инвалидность, так что рака прямой кишки он избежал, а решением этой проблемы он обязан питью, потому что если бы не пил он столько, то давно бы был на погосте, а перед этим прожил бы несколько страшных лет и постоянно трясся, что его все презирают из-за того, что от него говном несет. Так вот, этот Лаци Варга сказал: парень-то наш всегда был со сдвигом, и отец его потому говорил всякую хрень насчет его будущего, чтобы в деревне не заметили, что он чокнутый, что не так развивается, как нормальные дети, из которых получаются нормальные взрослые. Так он же в университете учился, сказал кто-то. В вузе, не в университете. А, тогда конечно, тогда, наверно, правда, — сказал тот, кто перед этим сказал про университет, и выпил. Знаешь, что его баба сделает? Ну, что? — спросил кто-то, не тот, который говорил про университет, потому что у того как раз был полон рот вина. А вот что: пошлет она его к такой-то бабушке, когда увидит его получку, в которой уже не будет директорской надбавки, — ответил Лаци Варга. Он ведь сказал, что она не такая. Все они такие, — заключил Лаци Варга и замолчал; что-то, наверно, вспомнил. Может, вспомнил, что сделала его жена, когда ему пришлось расстаться со своим эмтезе, на котором он до тех пор и жалованье получал, и всякие левые деньги, и он подумал, что не так уж ему повезло, когда избежал он рака прямой кишки, и что Лайошу, собственно, повезло больше, хоть он давно уже на погосте.