Геннадий Башкуев - Селедка под шубой

Заполучив сто граммов — некоторые жены даже припрятывали их к приходу кочегара, или мелочь серебром, а то и рубль, смотря по семейным обстоятельствам, дядя Володя, одобрительно крякнув, бросал щенка обратно в мешок со словами, что это была шутка юмора. Да-да, шутка, громогласно обращался дядя Володя к детям, топить щенят никто и не собирался, он лучше отдаст их в хорошие руки. Что это были за хорошие руки, можно было только, поеживаясь, догадываться, но выводок Райны исчезал со двора одномоментно с дядей Володей, который, совершив свой иезуитский обход, беспробудно храпел в кочегарке на топчане, накрывшись пустым мешком из-под щенят. После чего приходил в норму, брился, пованивал шипром и здоровался по утрам с чистой совестью — это было заметно по характерному плевку сквозь зубы.

Но Толик-Ссальник, которого прозвали так после того, как он украл сало на колхозном рынке, утверждал, что дядя Володя по ночам все-таки топит щенят у себя в кочегарке и уже мокрых сжигает в топке. Честное пионерское, он видел собственными глазами, когда убежал из дома от пьяного папаши и ночевал на чердаке кочегарки!.. Пацаны ему не поверили: разве можно верить человеку, который, когда его поймали и заставили прилюдно жрать украденное с горчицей, на втором шмате сала обоссал левую гачу? Так и пошло: Сальник, в смысле — Ссальник. Но Толик с криком, что он никогда не врет, полез драться. Драться никому не хотелось — чуяли щенячьим, что ли, нюхом ссальниковскую правду. Лишь поковырялись в носах и, пристыженные, молча разошлись. И когда по теплу дядя Володя с шевелящимся мешком за плечом африканским дедом морозом пожаловал к нам домой, я крикнул из-под отцова плеча, что дядя Володя всё врет, а все ему верят, потому что боятся. Мама сказала, что нехорошо так говорить на взрослых, а отец нахмурился и налил гостю водки в стакан. А когда кочегар ушел, вытер мне слезы и сказал, что если дядя Володя действительно топит щенят, то он сообщит начальнику кочегарки, а мне к Новому году купит «канады», он обещает. Мама спросила, с каких это, интересно, шишей. И они стали ругаться. А я стоял, обалдев, с мгновенно высохшими от счастья слезами, люто ненавидя лето за то, что летом не бывает Нового года.

О щенке с белой звездочкой на лбу и белыми же лапками, которого за шкирку опустил в мешок кочегар, я вспомнил лишь вечером. Толик-Ссальник прибежал, размахивая руками: «Ну, кто врал? Айда сегодня ночью! Айда в кочегарку, че, струсил, да?! Сами струсят, потом обзываются!» — и Толик презрительно сплюнул.

Оказывается, Серёга-Первый передумал идти ночью в кочегарку. Сдрейфил позорно, девчачий любимчик! А ведь громче всех орал, что Ссальник врет. Да еще сбежал с колхозного рынка в решающий момент — это ему он должен был перебросить краденое сало. Толика и поймали с поличным.

— Сам обоссался, а еще обзывается! Серый — гад! Серя-засеря!..

Серёга был высоким пацаном со смазливым, что у пионера с обложки детского журнала, личиком, аж тошнило (не путать с Серёгой-Слоном). Во дворе было два Серёги, два Серых. Один — красавчик, другой — урод с большими, как у слона, ушами. И никакие грязные клички не могли обгадить противную красоту первого Серёги. Его так и звали: «Это какой Серёга? Первый?»

Девчонки к нему липли, что ириски к зубам, давали списывать домашние задания на переменах. Уж очень Серёга-Первый любил ириски «Золотой ключик», которыми его угощали одноклассницы и даже одна старшеклассница.

Непонятно, зачем баловню судьбы понадобилось искать приключений на рынке. С Толиком — с тем понятно. Маленький, шустрый, в великоватой телогрейке с вылезшей ватой, доставшейся от старшего брата, он был рожден для мелкой кражи. Напарнику Толик годился по плечо. Вдвоем Ссальник и Серый образовали странную пару двоечника и хорошиста, Тарапуньки и Штепселя, но фартовую. Толик скидывал телогрейку на уличной лавке, на нее никто не зарился, настолько она была никудышной, и шнырял меж торговыми рядами, передавая Серёге краденое: сало, соленые огурцы, яблоки, круг молока, банку меда, один раз даже сырую печень — все, что попадалось под руку. А Серый, натянув на личико пионера-горниста невинное выражение, не спеша покидал рынок со школьным ранцем, в котором перекатывалась и бултыхалась добыча. Ее делили по-братски. Толик тащил снедь домой, младшим братьям и сестрам, а Серёга выменивал продукты на ириски у знакомой продавщицы гастронома № 1. Женщины его любили с детства, особенно те, кто постарше.

И вот Серёга-Первый в нужный момент сбежал. Испарился из торговых рядов — что-то его спугнуло. И Толик остался с вещдоком на руках — со шматом сала. Ему бы швырнуть его подальше от себя, но кидаться продуктами было выше Толиных сил. Ну и обоссал гачу, с кем не бывает.

То было двойное предательство. Мало того, что Серый бросил Толика на растерзание разъяренным торгашам, так еще, когда избитый подельник обвинил в трусости, в кругу пацанов обозвал Толика Ссальником. И поправил пышный чуб, будто в пионерском салюте: «Всегда готов!» Мол, честное пионерское. Кличка приклеилась, что клей БФ в авиамодельном кружке. Так в громком хохоте потонуло Серёгино предательство, его заслонило броское прозвище. И никаким жалким Серей-засерей его не переплюнуть. Ловкий пацан этот Серый. Всегда ловил момент. Всегда готов.

И опять Серёга-Первый струсил идти ночью в кочегарку. Может, не струсил, а чуял подвох? Вдруг напарник бросит его в нужный момент…

Я согласился. Еще запишут в девчачьи любимчики… Толик велел взять спички, моток бельевой веревки, надеть кеды, чтоб не скользить и не греметь по крыше. В условленный час мы взобрались по останкам водосточной трубы, ночь была лунная, для дураков. Пугая кошек, проникли на чердак, где чем-то воняло, чиркая спичками, нашарили пожарный люк. Матерясь вполголоса, подняли тяжеленную крышку и при тусклом свете дежурной лампочки увидели сверху — как на ладони! — котлы, кучу угля, лужицы, лопаты, ведро и ржавую бочку в углу. Дяди Володи не было, но мы слышали храп — хозяин спал у себя в каморке. Мы порядком замерзли, прежде чем до нас донесся кашель. Дядя Володя, почесываясь и кряхтя, попил воды из-под крана, беспричинно пнул ведро — и в тот же миг кочегарку прорезал писк, будто пищат голодные птенцы. Донеслось поскуливание: Райна скреблась в дверь с улицы, чуяла неладное, умница. «Ну, кто врал, кто врал?! Сами трусы!» — забубнил, обрызгав ухо, Ссальник. Уж очень ему хотелось избавиться геройским поступком от позорной клички. Зевая и потягиваясь, дядя Володя зачерпнул воды из бочки, опустил ведро на пол, дужка жалобно всхлипнула. «Щас, щас увидишь…» — заерзал Ссальник и чуть не столкнул меня вниз. Дядя Володя огляделся (мы пригнулись), воровато перекрестился и достал из мешка писклявый комочек… Когда очередь дошла до щенка с белой звездочкой на лбу, я, вываливаясь в люк, закричал вниз: «Фашист! Фашист!» Но было поздно, кочегар разжал пальцы… Я снова закричал, Толик свистнул. Дядя Володя задрал голову, блеснул зрачком, схватил ломик и пошагал к двери. Мы кубарем скатились с крыши — и пока бежали не чуя ног к дому, в голове сверлило: «А на фига мы взяли бельевую веревку?»

Читать дальше