Михаил Веллер - Ноль часов

Бохан, с трудом шнуруя набухшие прогары, выстраивал оправдания.

— Телефона-то нет, — сказал он. — А на почту далеко ходить, ездить не на чем. Я перед отходом как раз получил письмо, что болеет, дома часто лежит, вот и решил… и застал.

— К счастью случилось, — сказала мать.

— И вообще трудно сейчас, света вот нет опять полгода.

— А куда ж он девался? — спросил Кондрат, и все дружно подняли глаза к лампочке в оранжевом пластиковом абажуре, словно обрадовавшись, что есть повод не смотреть на хозяев.

— А солярки для движка нет. Хозяйство выморочное, одни долги.

Понятным образом напрашивалось сравнение положения его матери с пенсионерами Вытегры, встреча с которыми подвигла на решительные действия, и из этого сравнения те стали выглядеть благополучными и наслаждающимися благами цивилизации. Здесь не от кого было ждать ни немецкого супа, ни русского милосердия.

— Свет-то ладно, — махнула хозяйка и промокнула глазницы. — Вот без телевизора плохо.

— Что, и телик не работает?

— Так он работает, но электричества-то нет.

— А чем болеете-то?

— А кто ж его знает. Неможется иногда совсем.

— А врачи?

— А что врачи. Рентген сделали, анализы сделали. Таблетки принимаю. Говорят — пройдет.

Она поставила на стол бутылку водки с незнакомой аляповатой этикеткой «Онежская» — явно полуподпольный продукт местного снабжения по ценам ниже керосина. Лук, чеснок, в сенях набрала из ведра миску соленых огурцов. «Погодили бы — я картошки сварю».

В избе пахло кащеевой смертью, кислой кашей и пыльными занавесками. От этого гостеприимства хотелось удрать. Нищета даже не трогала — она оставалась чем-то нереальным, из параллельной жизни, не имеющей никаких точек пересечения с жизнью нормальных людей. Единственной точкой пересечения, как гвоздик на ножницах, был матрос Бохан, который вдел наконец пуговки брючных клапанов в мокрые петли и теперь стоял в ожидании.

— Что ж ты мать небогато содержишь? — неискренне осудил Кондрат, пытаясь изобразить, словно в воле Бохана было изменить это положение.

— Так, — положил в воздухе черту кулаком Шурка. — Двое — в ял, стрелой — на борт и обратно, соберите там сколько можно, только рублями, тысяч несколько.

А пока тяпнули сивухи и с решительностью и размахом людей молодых, вкусивших власти денег и оружия, стали выдвигать планы. Своим словам сами мало верили — скорее следовали потребности выразить отношение к увиденному.

— Можно купить корову, — предложил Габисония, кот Матроскин.

— А чем ее кормить? — спросила Лидия Петровна, мать. — И так у нас всех коров порезали.

— Электричество надо провести, — сказал Кондрат.

— Откуда?

— Как откуда. Оттуда, где оно есть.

— Да говорят, в районе своя электростанция почти не работает, не на чем стало.

Шурка натужился и решил вопрос глобально:

— Землю надо вам всем раздать.

— И хотели раздать. Не взяли. А ее как обрабатывать? Я разве могу. А трактор, а солярка, а техника разная. Где деньги на все взять. Да ну… А кому что продавать потом? Нет, в колхозе все же лучше было.

— Так что, восстановить колхоз?

— А его уже не восстановишь. Начальство все себе разобрало, построили дома, купили машины.

— Так что ж — ложись и помирай?

— Примерно выходит так. Вот Жени дождусь, может чего придумаем.

— Валить отсюда! — гортанно закричал Габисония.

— Куда? В Израиль? Нас нигде не ждут.

— Да, — сказал Шурка. — Пора вам идти в партизаны. Склады грабить.

— Да уж у этих партизан без нас все поделено.

Эту скучную аграрную материю прервало тяжелыми шагами командора явление следующее. Командором был капитан первого ранга Колчак, обрамленный и подпираемый двумя клешниками в кожанках и с маузерами, кобуры которых распространяли запах свежей фанеры.

— Под арест всех! — прогремел в дверях Колчак. — Встать, выходи строиться, руки за спину!

Лидия Петровна оробело примолкла. Члены скороспелой партии «Земля и воля» хмуро поднялись. Одного хорошего каперанга, подкрепленного парой стволов, всегда хватит, чтобы подавить любую аграрную революцию в зародыше. Особенно если этому зародышу все равно не грозит превратиться в гидру, опустошающую окрестности и дали в размашистом наведении справедливости.

Но революция есть не цепь случайностей, как учил классик, а целая сеть и даже, можно сказать, кольчуга, в которую эти случайности, высыпаемые объективным историческим периодом, сцепляются. Так сцепляются стальные кольца, и так сцепляются репьи на собачьем хвосте. В подтверждение какового тезиса из-за спины разъяренного старпома возник на диво радушный и дурашливый, явно нетрезвый голос:

— Петровна! Это чо тут у тебя? Женька вернулся? Здорово! А это кто?

И в комнату пропихнулся замечательно деревенский тип, знакомый каждому по картофелеуборочной страде, вытягиванию трактором засевшей в проселке машины и по непревозмогаемой надоедливости при даче или рыбалке. Основными чертами типа являются грязные сапоги, ватник, щетина, запах алкоголя и выраженная этим обликом готовность за бутылку сделать все вплоть до харакири.

— Так а это чо у вас здесь? — огляделся он и жестом блюдущего свою цену гегемона подал старпому ладонь, немытость которой принимается интеллигентными ценителями села как классовая принадлежность пейзанина.

— Я там, бля, значит, на тракторе, бля, а ребятишки, бля, прибежали, говорят — линкор пришел, бля, матросы ходят, что, думаю, бля на хуй, за ерунда, пойду посмотрю, бля.

Посмотрев, бля, на свою протянутую в пустоте руку, он деловито повернул ее к другому, подержал и необидчиво опустил.

— Кто такой?

— Я? Санька я. Живу здесь. А вы кто? Чего у вас тут?

Пользуясь заминкой, Шурка в двух словах пояснил старпому ситуацию, достаточно ясную и так. Тот сел к столу, повел носом и сдвинул граненые стопки.

— У вас непьющие в деревне есть?

— Это смотря кто сколько не пьет, — ответила Лидия Петровна. — В общем, откуда им взяться.

— Тогда флот временно бессилен, — сказал Колчак. — Ну хорошо, разнести из орудий ваш райцентр мы теоретически можем. И практически можем. Вопрос: поможет ли это вам?

— Пиздец… — восхищенно прошептал алкаш. — Лидия, это кайф. За это надо выпить.

— Выкиньте его вон.

Сельского соседа, переполненного сногсшибательной информацией, выкинули вон. Колчак поднялся и положил на стол деньги:

— Лидия Петровна, извините за беспокойство. А тебя… — Он посмотрел на Бохана, как Майк Тайсон, примеривающийся откусить визави что-нибудь посущественнее уха. Преданным взглядом Бохан выразил готовность идти теперь хоть в евнухи. Колчак сопнул и хлопнул перчаткой по столу:

— Хрен с тобой. Оставайся.

После недолгой паузы, в течение которой Бохан в сырой робе задрожал и стал растекаться, как желе, терзаемый безумной надеждой и страхом, что неправильно понял, Кондрат осторожно спросил: