Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

Как-то Юра приехал на серой «Волге», старой-престарой, но сверкающей, как новая копейка, свежеперекрашенной с вымытыми до хрустального блеска стеклами и фарами. Он сам сиял и светился, а притемненные зеленоватыми переливами морской воды стекла его очков, живо волнующиеся в массивной дорогой роговой оправе, жили тоже своей особенной возвышенной жизнью. Они казались радостными смеющимися и счастливыми глазами большого ребенка, получившего наконец в свое распоряжение долгожданную игрушку.

– Моя «Антилопа», – многозначительно и гордо заявил он.

Он катал нас по очереди вокруг бани… Он не вылезал из нее часами.

Он всегда восседал за электронным микроскопом, как за штурвалом космического корабля, и рассматривал серо-зеленоватые картинки внутриклеточных структур, а мы все стояли вокруг него, сгрудившись тесной толпой и спрашивали: «А это что, а вот это?..». Здесь он был королем, стул был его троном, а мы, как и принято, были свитой, его окружением, окружением короля. Приходили теле– и фотокорреспонденты, расспрашивали его о внутриклеточной жизни гепатоцитов и миокардиоцитов, о роли рибосом и митохондрий, и внутриклеточного плазматического шероховатого ретикулума и, конечно же, о роли межклеточных контактов в условиях действия стрессорных и токсических факторов внешней среды… Он охотно рассказывал, и они просили повторить некоторые слова по слогам, поскольку слышали их впервые, и он диктовал по слогам:

– Эн-до-плаз-ма-ти-чес-кий-гра-ну-ли-ро-ван-ный-ре-ти-ку-люм…

И тут же давал перевод:

– Внутриклеточная сеть мембран, усеянная рибосомами…

– Чем усеянная?

– Ри-бо-со-ма-ми. Станциями синтеза белка.

На все на это невозможно было смотреть без улыбки и восхищения.

Его огромная фотография во всю стену («Ученый за работой») вскоре висела в фойе морфологического корпуса медицинского института между белыми глиняными статуями Давида и Венеры Милосской, и каждый входящий мог представить всю величественность и важность кропотливой научной работы, а студенты первых курсов, глядя на Юру, тайно мечтали поскорее усесться за микроскоп, на этот трон познания тайн жизни. Это было очень убедительно. Юра любил светлые одежды, часто чистоплюйствовал в дешевых белых брюках и, боясь их испачкать, почти никогда не садился, и если уж невозможно было не сидеть, покрывал стул куском белого ватмана, который у него всегда был наготове, и аккуратно сложенным хранился в непременной папке. Да, Юра был чистюлей и умницей, во всяком случае, от него исходил свет, и таким он мне запомнился.

Он был помешан на всем экстравагантном, любил изысканность, ум и тонкий юмор. Он никогда не смеялся, когда слышал плоские солдафонские анекдоты и не прислушивался к сплетням парикмахерш и кондукторов, любил точные науки и все красивое. Он был просто помешан на здоровом образе жизни и, как-то признался, что ради этого поступил в медицинский. Чтобы найти эликсир вечной молодости и разгадать тайну жизни. Оказалось, сетовал он потом, что для этого нужно хорошо изучить смерть. Электронный микроскоп, он считал, поможет заглянуть ему под ее покрывало, и овладеть самыми тонкими механизмами для овладения тайной жизни. Долгожительство стало его идеей фикс. Ему никогда не хотелось умирать. Он сожалел, что Уотсон и Крик, а не он открыли миру нить жизни. Они обокрали его в получении Нобелевской премии, и он тогда был готов открыть миру что-то еще, еще более грандиозное, чем ДНК, например, эликсир бессмертия, хотя понимал, что до него на протяжении тысяч лет это пытались делать и не такие умы. Тем не менее, он оставлял за собой право удивить человечество своим пребыванием в нем: ведь зачем-то он пришел в этот мир! А уж если родился – живи! Но не каким-то там овощем или осликом, лисой или дубом… Человеком! Чтобы не хрюкать у какого-нибудь корыта, не ныть выпью по ночам, не блеять козлом или бараном, чтобы проорать на весь мир: «Эврика!». Философ по складу ума и чистой воды идеалист, он всегда искал практического применения своих идей. И прежде всего для удовлетворения своих собственных нужд. Эгоист? Чистейшей воды! Ленин бы сказал: «воинствующий эгоцентрик!». Но и чувственный альтруист, готовый на беспощадные жертвы ради друзей и близких, ради торжества справедливости и добра. Однажды я поймал его на том, что он, стоя по щиколотки в воде, спасал муравья, мечущегося по обрывку газеты, плывущем в дождевой воде.

– Юра, – спросил я, – ты жертвуешь своими новыми ботинками ради какой-то жалкой букашки?

Он пристально посмотрел на меня сквозь свои драгоценные очки, затем перевел взгляд на спасенного муравья, бегающего уже по его ладони и, сдув его куда-то в траву, произнес:

– Понимаешь, легче всего подать руку помощи страждущему человеку. Это часто остается замеченным. А кто подаст ее муравью? Никто! Потому что никто в этом акте не находит должного величия – побыть несколько мгновений, хоть один только миг, побыть Богом. Ведь для этого муравья я – Бог! Или я не прав?

Я не нашелся, что ответить и молчал.

И еще Юра был неистовый и неистощимый борец за мир во всем мире. К миру он относился с почтением, он считал, что только дураки не могут договориться, что причина всех военных конфликтов – это скудоумие правителей, их комплексы и упрямство, недалекость и недостаток элементарных знаний о природе вещей.

Он всегда был максималистом и жил по закону: «Все или ничего!».

Воровать, говорил он, так миллион, а спать, так с королевой.

Он знал историю жизни всех долгожителей, начиная от библейских персонажей и заканчивая бабой Грушей из Хацапетовки. Честолюбец? Конечно! Все мы страдали этим пороком. Врач по призванию, он легко разбирался в болезнях и знал все средства и способы их лечения, но я не помню, чтобы он кого-нибудь вылечил. Он изучал больного только как материал для получения дополнительных знаний о жизни и смерти. Я и по сей день не встречал никого, кто бы так глубоко погружал себя в смерть. Ему нужно было знать, как и отчего умирают атомы и молекулы. Где та видимая и невидимая грань, что отделяет живое от мертвого?

«Диагноз» стало его любимым словом. И все доступные ему достижения науки и техники он поставил на службу своей любознательности и своему любопытству. Для него важно было только одно: его диагноз должен быть точен! Он никогда не был мстителен или злопамятен, но помнил абсолютно все, что заставляло его краснеть или злиться.

Мысль о Юре теперь сидела не только в моем мозгу, но в каждой клеточке и, видимо, поэтому, как только Жора произнес эту фразу про очередное убийство какого-то нефтяного царька в Эмиратах без следов насилия, меня словно жаром обдало: Юрка!

Это же его работа! Надо признать, что интуиция меня никогда еще не подводила. Юра и это бесследное тихое интеллектуальное убийство! Тут и думать нечего! В голову тотчас пришли десятки воспоминаний – Юрины восхищения всякими способами дистанционного управления здоровьем человека. Он досконально изучал механизмы воздействия на психику, возможность подчинения небольших групп людей и целых народов. Зомби – это было его любимое словцо. «Ты сегодня, как зомби», «Эй ты, зомбированный»… Юрка, Юрка! У меня не было ни йоты сомнения. Как только эта мысль пришла мне в голову, я тут же объявил Жоре: