Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

– Он – не жилец.

Конечно же, Жора имел в виду больного. Но врач сделал паузу, точно прислушиваясь к Жориным словам, затем продолжил рассказ.

– Понятно.

Это было единственное слово, которое произнес Жора, все еще терпеливо выслушивая толстяка-очкарика, который, казалось, в большей степени оправдывался, чем объяснял свои неудачи в лечении пациента. Он снова открыл было рот, но Жора оборвал его:

– Ясно.

Теперь слышно было, как скачками по большому циферблату настенных часов прыгала длинная красная стрелка, секунда за секундой воруя у жизни время и градус за градусом завоевывая себе территорию на циферблате. Мы стояли у постели больного и смотрели на него, как смотрят покупатели на товар, в выборе которого появились сомнения. Рак! Это роковое слово пугало каждого, кто хоть отдаленно слышал его. Его боялись, как пугала, как атомной бомбы, как конца света. Мы потратили не один год жизни, чтобы подобраться, подкрасться, как кот подкрадывается к мышке, к сути этой болезни, зная из опыта своих коллег и мирового опыта профессионалов, как безнадежно безуспешно ее лечение. Мир был напуган раком, как сейчас напуган терроризмом и СПИДом.

– Он спит? – спросил Жора врача, кивнув в сторону постели, пытаясь вопросом остановить поток его немудреного красноречия.

– Спит, да-да, спит…

Наш генерал – статуя в белом – смотрел то на Жору, то на пациента, то на врача. Было видно, что он не в себе, что все эти разговоры его, человека действия, просто раздражали. Зачем разговаривать?! Ясно ведь, как день, что этого партийного бонза с крутым нравом инквизитора, а теперь безвольного старикашку с едва призакрытыми небесно-белесыми стекленеющими глазами и бессмысленным ангельским взором, мы вот-вот можем потерять. Врачи уже, что называется, опустили руки, отдав его жизнь на откуп Богу. Считанные часы, возможно, минуты отделяют его от Неба. Так какие могут быть разговоры?! Жора приказал открыть окно, присел на краешек постели и опытным глазом врача скорой помощи следил за больным, поглядывая то на монитор кардиографа, то на больного. Наконец он встал, наклонился над спящим и двумя пальцами левой руки разлепил его веки. Он заглянул в глаз, как в колодец, изучая реакцию зрачка.

– Уже минут десять, – ввернул фразу врач, – как ему ввели…

Я недоумевал, зачем ему вдруг понадобилась реакция зрачка?

– Все ясно, – сказал Жора, останавливая оправдывающегося врача жестом руки.

В наступившей тишине раздавалось только зудящее жужжание кондиционера. И грохотала, побеждая за пядью пядь на часах красная стрелка. Мы понимали, что пришло время «Ч», что мы стоим на пороге открытия или на краю пропасти. Пан или пропал. Но час пробил. Как раз было ровно пять.

– Мы останемся здесь вдвоем, – приказал Жора, кивнув в мою сторону, и врач с радостью ретировался и исчез за дверью.

Я мгновенно развернул свой прибор экспресс-диагностики, взял безвольную кисть больного и подложил под нее датчик прибора.

– Вижу, – сказал Жора, когда я оторвал взгляд от экрана и посмотрел на него. – Ты посмотри на его кожу, на ногти, на волосы… А глаза, а губы… Он – не жилец, – повторил он, – ты понюхай его…

Мне казалось, я впервые тогда узнал, как вонюч может быть человек.

– Мы остаемся вдвоем, – повторил Жора, глядя в окно и всем своим видом показывая, что третьим является сам генерал.

Я все ждал, когда же Жора пустит в ход свой скальп. Почему он до сих пор не дает ему воли?

Генерал зорко зыркнул на Жору, но тот даже головой не повел: сказано же – вдвоем! И генерал, как всякий военный, тотчас подчинился: приказ есть приказ, и не выполнить его – смерти подобно.

– Хорошо, – произнес генерал и развернулся, как по команде, на сто восемьдесят градусов.

Он не сказал короткое «есть», и это, видимо, его ободрило. Решение было принято, и мы остались с Жорой вдвоем.

– Ну что? – спросил Жора. – Типичная радужка рака печенки.

Он так и сказал – «рака печенки».

– И все признаки налицо.

Даже у меня не возникло вопросов по поводу диагноза.

– Разве у нас есть выбор? – спросил я.

Здесь уже не имели значения, мы это твердо знали, никакие процедуры, никакие действия. Кроме инъекции наших липосом. Мы уповали на наши гены, запаянные в стеклянную ампулу. Нам не нужно было заниматься омолаживанием нашего пациента. Речь не шла об увеличении продолжительности его жизни на пять или семь лет. Было бы чудом, если бы нам удалось поддержать жизнь в этом безнадежно безжизненном теле на несколько дней, чтобы смертью не омрачать наступающих праздников. Но рак есть рак, у него свои праздники. Мне понадобилось немало времени, прежде чем игла оказалась в вене больного. Не то чтобы у меня дрожала рука – спавшиеся вены никогда не были для меня проблемой – у меня просто дух захватывало от предвкушения первых удачных попыток в борьбе за жизнь с применением комбинации генов растений и человека. Наш живительный коктейль безукоризненно работал в эксперименте. И крыски, и мышки, и хомячки под его воздействием в большинстве своем выздоравливали и прекрасно себя чувствовали в течение длительного времени. Многие и сейчас живы и имеют потомство. Но одно дело мышки и хомячки, другое дело – наш старикашка.

– Учитывая возраст и тип, – сказал Жора, – род занятий и пол, и, конечно, диагноз, и жадность, и желание повелевать, мне кажется…

– «Пээсцэ», – вставил я.

Так условно мы называли композицию генов клеток печени, сердца и дыхательного центра мозга.

– Думаю – да. И внутрибрюшинно суспензию свежих гепатоци-тов донора. Нужно поддержать его печенку. Плюс весь «пердуновский» набор.

Решение было принято. Аню бы сюда! Подумалось мне. Мне, как сказано, пришлось повозиться в поисках вены, которая, точно живая, убегала от иглы. Наконец мне удалось нанизать ее на острие.

– Есть, – сказал Жора и выдохнул полной грудью, будто это ему удалось проколоть вену. И дернул, наконец, своим скальпом!

Я неторопливо и нежно давил на поршень шприца, напитывая кровь стимуляторами фаго– и пиноцитоза клеток нашего пациента и суспензией липосом с соответствующей композицией генов, а Жора тем временем упал в кресло и, откинувшись на спинку всем телом, правая стопа на левом колене, запрокинув голову, закрыл глаза. Я знал эту его излюбленную позу абсолютной релаксации в ответственных моментах. Момент как раз и был таковым, мы рисковали и знали это.

– Готово.

Я приложил к месту укола смоченный в спирте ватный тампон, спрятал иглу со шприцем в пакет. Затем достал флакон с суспензией клеток печени донора, заполнил ею новый шприц и оголил живот больного. Он был вздут. Бледно-желтая кожа натянута, как на барабане. Я пальцами правой руки надавил и тут же убрал ладонь, живот качнулся, как огромный пузырь, наполненный жидкостью.