Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

– Я разворочу этот курятник, – неистовствовал Жора.

Этот выкидыш больно ударил по нашему самолюбию. Дело в том, что мы применили идеальную, по нашему убеждению, композицию стимуляторов развития и роста будущего плода, скрупулезно выверенную до мельчайших подробностей и подготовленную с использованием основ матанализа и теории вероятности. Мы ожидали всенепременного и грандиозного успеха – ведь обогнать время еще никому не удавалось. Помню, во мне тогда каждая клетка жила ожиданием чуда, внутри меня все бежало, спешило, стремилось, летело, все гудело, звенело, бурлило, кипело… Ничто не могло остановить этот взрыв надежды. Вдруг – выкидыш. Я был убит наповал. А Жора осыпал матку самым сочным и убедительным матом. Я поражался густоте красок и разнообразию форм череды черных слов, дружными рядами вырывавшихся из его чувственного рта сквозь редут сцепленных в белой злобе зубов и теснившихся зычным эхом над нашими головами. Тогда я поймал себя на мысли, что, к своему удивлению, был с ним абсолютно солидарен. И все последующие наши попытки получить здоровый преждевременный плод так и не увенчались успехом. В чем дело? Мы ломали головы, гнули мозги. Пропал аппетит, нас нашла бессонница. В чем дело? Нас ждал целый новый звонкий мир, мир признания и неслыханных побед над природой. Мы пробрались в него, просочились, казалось, и прокрались через тернии и гранит неудач. Нам грезилось чудесное будущее всего человечества! Но это была лишь иллюзия – мы сидели по уши в ученом дерьме, в вонючем болоте поражений и неудач. Крах? Я бы не назвал это крахом, но страх его приближения сковал меня по рукам и ногам. Сейчас бы к нам Аню, подумалось мне. Она бы быстренько все расставила на свои места. Или Юру! Но все-таки лучше Аню.

Жаль, что Юля… Нет-нет… Юля – нет.

Почему предпочтение отдавалось Ане, я так и не смог ответить.

А Иван тем временем рос, набирая вес, радуясь жизни. Это был тот случай, когда первый блин не оказался комом. Но все последующие – сыпались комьями, как горох с горы. Я не рассказываю подробно об издержках нашего производства, они ведь неизбежны как в каждом великом деле. Замечу лишь, что наша Милашка была чересчур чувствительной. Ее биополе обнаруживало всякую фальшь и отвергало любые наши ухищрения. Находиться рядом с ней с мыслями о какой-либо выгоде – значило перечеркнуть получение желаемого результата. Она легко распознавала жадничание и фарисейство, тщеславие и крохоборство, и заставить ее рожать бездуховных болванчиков, сделать частью конвейера по производству мясных натоптышей было невозможно. Программа ее работы была настроена на возрождение высокой духовности и обмануть Милашку еще никому не удавалось. Это был пропускной пункт в Пирамиду.

– В Пирамиду? В ту, что ты рисовал на салфетке?

– В настоящую. Это было Иисусово «игольное ушко», сквозь которое мог пройти только тот, чьи помыслы были наполнены теплом и светом. Возникли проблемы. Наши ребята нервничали: им не удавалось заставить Милашку работать по их указке. Сначала мы недоумевали, искали причины неудач в несовершенстве программы, в технических узлах и электронном обеспечении, пока не заметили одну закономерность. Милашка терпеть не могла Вита. Как только он появлялся в лаборатории, она не то, что барахлила, она просто шла вразнос и тотчас выключалась. Даже Жора обратил на это внимание.

– Вит, – сказал он, – почему Милаха тебя не любит?

– Вы ее ба-алуете, – сказал Вит, – всыпьте ей по за-аднице.

Я понимал, что из этого ничего не выйдет. Менять программу было нельзя и перестраивать восприимчивость Милашки к справедливости и добру, так сказать, отуплять ее к обыденной жизни, было бы верхом бессердечия и ханжества. Ведь всю жизнь мы тянулись к Свету!

– Вит, – сказал как-то Жора, – не подходи ты к ней близко, ладно? Надо проверить…

– Я вообще-то могу и уехать.

– Ты не обижайся, сказал Жора, – но она тебя недолюбливает.

– Обижаться – это удел швейцаров и горничных, – отрезал Вит без единой запинки и заикинки.

– Вит, – сказал Жора, – ты очень умен, и мы все от этого страдаем.

– Стра-адание еще никому не вредило.

– Юль, – сказал Жора, улыбнувшись, – обними Вита.

– Пф!..

Как потом оказалось, наша Милашка легко распознавала духовный разлом между нами, всю недосказанность, которая всегда существует между партнерами в деле. Отсюда – выкидыши. Все наши усилия шли коту под хвост до тех пор, пока мы не выяснили причину. Потом, конечно, все образовалось.

– А Иван? Тот Первый? Что ж, он вырос?

– Умер. Вдруг. Внезапно. Внезапно вдруг умер… Кажется, от гриппа… Или от кори. Понимаешь, издержки технологии…

– Понимаю.

– А какие мы возлагали на него надежды!

– Я понимаю…

– И тогда мы отправились с Жорой в Техас.

– В Техас?

– И еще раз прошли весь Крестный путь Христа. Мы надеялись…

– Почему не Иерусалим?

– А вскоре и в Иерусалим.

А однажды мне снова приснился Юра, мы играли с ним в теннис, он выиграл сет и сказал:

– Ты бредешь в никуда.

Но он никогда не умел правильно держать ракетку! Я точно помню, что он легко выиграл этот сет и жаждал взять реванш. На протяжении всего последующего дня я пытался разгадать тайный смысл этой фразы. Никто из живущих на Земле не знает, куда он бредет. В стаде человеческой массы мы путешествуем жалкий промежуток времени и успеть понять, куда бредет каждая овца, чрезвычайно трудно. У меня еще не было пастуха, пастыря, который указал бы мой путь, вот я и брел, дыша в затылок другим, едва успевая различать свою колею, окунув усталый взгляд в придорожную пыль. А требовалось только лишь возвести глаза к Небу. Юрой была произнесена еще какая-то фраза, но толком я ее не расслышал и, проснувшись, тотчас забыл. Что-то там было о нас, прежних, дружных, увлеченных одним делом. Что? Я силился вспомнить, но в голову лезли какие-то жалкие мысли о дружбе, единстве, преданности, совести… Какая еще совесть?! Я не помнил за собой поступков, которые бы тревожили мою совесть и пока не терзался ее угрызениями. Хотя все мы грешны. Но где границы греха? Кто может их верно отметить, отмерить? Как сказано, я жаждал реванша. Потом они снились мне всей гурьбой, каждый день, каждую ночь: Юра, Шут, Стае, Тамара, Кирилл… А однажды даже Света Ильюшина! Со своим переметочным упырем.

– Каким упырем, – спрашивает Лена, – Переметчиком что ли? Кто он, этот ваш загадочный, как я понимаю, ублюдок?

Я не отвечаю.

– Чаще всех, – продолжаю я, – почему-то Жора, хотя он был совсем рядом. И ни разу не снился Лесик. Как-то Аня пришла и сказала:

– Реет, мы все еще ждем той минуты… Ты должен…

Кажется, она впервые сказала мне «ты». Потому что во сне?