Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

И вот я пишу в абсолютной тишине. Дождь стих, и сорока улетела. Ей наскучило мое равнодушие. Серое окно ноября стало чернильным, я снова закрываю глаза.

“В Гефсиманском саду на Масличной горе, – слышу я голос Семена, – где Христос молился накануне предательства Иуды, я видел двух капуцинов за легким завтраком в обществе прекрасноликих девиц, чьи белые груди так и сияли на солнце… Эти остолопы с явным удовольствием ласкали красоток… Так вот, вы не представляете себе, какое это счастье – жить славной бродяжнической жизнью! Вы были когда-нибудь в Иерусалиме?”

При чем тут капуцины?

“… тупо жиреть – вот что страшно. Множество людей стараются ловить в свои сети лососей, я же – терпеливый ловец жемчуга. Я ныряю в глубины мечты и возвращаюсь с пустыми руками и посиневшим лицом. Роковая страсть влечет меня в бездны воображения, в пучины вожделения, я сижу как на троне, возвышаясь над своими современниками. Вы когда-нибудь пытались найти жемчужину в море, а не в ювелирном магазине? А на троне сидели?..”

Трон! – Какое незнакомое, чужое слово.

“Вы были в Париже? А в Иерусалиме?”

Еще пол го да тому назад мне бы и в голову не пришло искать ответ на подобный вопрос. А множество вопросов Семена, которые я сейчас вспоминаю, по меньшей мере, казались бы смешными. О том, чтобы разгуливать по Елисейским полям или падать ниц перед каменным ангелом Гроба Господня, и речи быть не могло. Теперь – я каждый день думаю об этом. Могли я предположить, что Семен так изменит мою жизнь? Мне бы поскорее, поскорее отделаться от Семена, от этого черта, дьявола, хромого беса…

Прочь, Сатана!

Мне уже чудятся кривые крепкие острые рога, спрятанные в черной шевелюре Семена.

Сапоги наверняка скрывают копыта… А хвост есть? Подчиняясь одолевшему меня бойкому воображению и безрассудно отдавшись унылому наваждению, я спрашиваю себя: неужели не выберусь?

Неужели пучина Семенова ига проглотит меня, раздавит, растопчет, превратит в прах?..

Настенька – вот мое спасение.

Я совершенно забросил свою работу, своих пациентов, я сплю по три часа в сутки, моя голова идет кругом, запали глаза, и нет уже силы в ногах, я не наслаждаюсь шепотом дождя и не коротаю вечера у камина…

Масоны, князья и графини… Рога и копыта… Капуцины… Боже праведный, я не помню, когда дарил Настеньке цветы!

– Андрей, где ты?

Проснулась Настенька. По субботам она просыпается рано, хотя можно позволить себе отоспаться за неделю. Настенька не позволяет себе этого, она требует:

– Иди ко мне…

Все: крышка! Кончилось мое уединение. Зато Настенька высвобождает меня из плена мыслей о Семене.

“Вы когда-нибудь были в Иерусалиме?”

– Иду-иду, – кричу я и чиркаю спичкой, чтобы сварить Настеньке кофе. Она у меня из тех, кто каждое утро начинают свою жизнь с глоточка дурмана. Особенно она любит кремовую пенку на дымящейся поверхности черного зелья. Кремовая пенка – это каприз Настеньки, но это такое наслаждение, такие смеющиеся, так призывно сверкающие ее серо-зеленые глаза…

– Андрюша, ау-у…

А я тру порошок кофе с сахаром. Серебряной ложечкой о толстостенную чашечку.

“Эта стена, называемая “Стеной плача”, ставшая символом Второго храма, является национальной святыней евреев. Вы когда-нибудь…”

– Андрей!

– Иду-иду…

“Скорбный путь…”

Мои мысли о Скорбном пути снова прерывает сорока. Прекрасно! И теперь меня ждут минуты радости. К самым счастливым минутам моей жизни принадлежат те, когда я сажусь в постели рядом с еще не проснувшейся Настенькой и преподношу ей чашечку кофе:

– Прошу вас, сударыня…

Она осторожничает, чтобы не обжечь свои коралловые губки, отпивая маленькими глоточками, а я поддерживаю ее полулежащую, ее легкое тельце… Я любуюсь ею.

Глаза еще спят, веки сомкнуты… И вот сквозь щелочку между ними уже прорываются первые блесточки белеющих яблок…

“Я – или Настенька?”

Тут и думать нечего.

– Ах, Андрей… Ты у меня…

Тут и думать нечего.

Я вижу ее глаза, еще полусонно-полураскрытые, еще хранящие тайну сна…

Она отдает мне полувыпитую чашечку с кофе, и ее губы уже что-то произносят полушепотом.

Я не различаю слов и не пытаюсь расслышать звуки… мне достаточно видеть ее лицо, шею, плечи.

– Я иду, – шепчу я, – только чашечку поставлю…

– Ты меня любишь, Андрей?..

День просыпается, а мы снова забираемся в постель, Настенька вскоре опять засыпает, труженица…

И я уже не думаю о будущем. Я твердо знаю: значение имеет только вечное сегодня.

Однажды звонит Илья: “Семен болен…” А вокруг такая зима! Нежная, теплая еще, юная и ласковая… Снегу навалило… Он идет уже третьи сутки подряд, густой, лапчатый, и это у нас просто стихийное бедствие. Все дороги заметены, люди не успевают протоптать тропинки, голодные воробьи и вороны… Радуются только дети.

– Что с ним?

– Он в лесу. У меня машина сломалась.

– Он там один?

– Да. Он просил…

– Что с ним?

– Жар…

Семен никогда меня ни о чем еще не просил.

– Настенька, – спрашиваю я, – у нас есть что-нибудь от простуды?

Я начинаю спешно собираться и ловлю себя на том, что не раздумывая, тотчас же принимаю решение ехать к Семену.

– Куда ты так торопишься?

Настенька только-только проснулась и ей невдомек, отчего такая спешка, почему я так взволнован…

– Семен болен…

– Этот твой бомж?

Я не отвечаю на этот укор, мне нужно сосредоточиться. Я так ждал этой субботы, чтобы иметь хоть небольшой просвет отдыха. Я так устал… Мне хотелось выспаться наконец, поваляться в постели со своей Настенькой, поразвлечься ленью, и вдруг этот ранний звонок…

– Это он звонил?

– Нет, Илья.

– Какой еще Илья?.. Не забудь, что мы приглашены сегодня…

Еще с вечера у меня было предчувствие какой-то беды. Ночью я просыпался, ожидая ее прихода, но никакой беды не было, наступило светлое утро. И вот этот ранний звонок…

– Настенька, поехали со мной?

Я понял, чего мне недоставало все это время – Настеньки.

– Куда “поехали”?

Да-да, Настеньки. С нею, мне кажется, мы враз поставим Семена на ноги. А без Настеньки я как без рук. Мне всегда требуется ее присутствие, без нее я просто схожу с ума.

– К Семену.

Настенька смотрит на меня так, словно на ее глазах ожил покойник.

– А мой кофе?

Ехать к Семену, которого она в глаза не видела? Да нет в мире силы, способной заставить ее это сделать. Вообще все это какой-то вздор.

– Андрей, а мой кофе? А наш утренний ритуал, Андрей!

Но Семен ведь никакой не бомж. Настенька о нем ничего не знает. К рукописи она даже не притронулась, а слушать мои бредни уже не желает. Напоминание о Семене ее бесит.

Я варю кофе.

Слава Богу, никакой беды не приключилось. Аптечки у нас никогда не было, и мне приходится прихватить с собой кулек с таблетками, бинтами, ампулами… Взять шприц?