Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

Затем черные…

И когда вражеские станы встали наизготовку друг против друга, берешь на себя смелость сделать первый выстрел: е2 – е4! И теперь уже никакие следователи, ни прокуроры, ни защитники не способны повлиять на стратегию сражения. Трудность состоит только в том, чтобы своими огромными пальцами вытащить за головку белую пешку из своего гнезда, не нарушив порядок соседних. С пешками, этой мелюзгой, у меня всегда были проблемы. Как в жизни, так и в шахматах.

Сделаешь первый ход, повернешь доску так, чтобы стать противником белых, и думаешь над ответным ходом. Сразу же все голоса исчезают. Вдруг скрежет засова, заходит стражник.

– Что же дальше было? – этот вопрос я слышу вместо приветствия. Ему, как самому близкому, я рассказываю как было дело со всеми подробностями.

– Сыграем? – предлагаю я.

Игрок он некудышний, зато прекрасный слушатель.

– Вот, – говорит он, – твое пиво.

И усаживается рядом на нары.

– Ходи, – говорю я, – твои черные.

– Снова черные? Мне все равно.

Он берет шахматы.

– Что же было дальше?

– А на чем я остановился?

– Ну, тебя связали…

– Ах, да…

Я рассказываю ему историю путешествия по Индонезии. Я никогда не подозревал в себе такого фантазера.

– Лежу я, связанный, совсем голый, во рту кляп…

– Ходи, – говорит Федор, – на.

И сует мне шахматы.

– Пиво открыть? – спрашивает он и, не дождавшись ответа, открывает бутылку зубами.

– Во рту, значит, кляп, – продолжаю я, – от которого они меня освобождают и, усадив спиной к пальме, дают мне выпить из кокосового ореха.

– Сколько же их было?

Я рассказываю ему эту историю уже в третий раз, ему нравится слушать, он в восторге от проделок островитянок.

– Штук семь, – говорю я.

– Восемь, – уточняет он, – смуглянки?

– Да, мулатки…

– Молодые, голые…

Глаза у Федора сверкают, в правой руке у него бутылка с пивом, а левой он копается в паху.

– Или креолки, – говорю я.

– Ну и…

– И я чувствую, как через несколько минут меня наполняет зверское желание, у меня просто кожа лопается на этом…

– Правда?

– Ага. Меня укладывают на пальмовые ветви.

– Связанного.

– Ну да. И поочередно…

– Все восемь?..

– Семь, – говорю я, – без продыху…

Федор сидит, как статуя, только глаза широко открыты и, как у придурка, полуоткрыт рот.

– Слушай, – говорит он, вдруг заерзав на нарах и яро орудуя в паху рукой, – и девочки тоже?

– Ага, две или три… Со слезами на глазах. Совсем девочки.

– Три, – утверждает Федор.

– Кажется… Это было такое, такой ужас… Тебя когда-нибудь насиловали женщины?

– Не-а, – с явной досадой мотает он головой, затем, дернув кадыком и сглотнув слюну, прикладывается к горлышку бутылки и долго пьет.

– Ну и?.. – наконец произносит он.

– Ну и потом… ты все знаешь.

– Узел на руках ослабел…

– Да, я освободился от пут и почувствовал в руках такую силу, сознание помутилось, я обнял ее и душил до тех пор, пока ее тело не обмякло на мне.

– И они тебя не убили?

– Нет, ничего. Смеялись и вскрикивали, танцевали вокруг меня…

Федор верит, что все это было на самом деле. Он верит, что выстрелить в Семена или убить кулаком Настеньку – для меня пустяк.

Пусть верит…

Для него у меня есть еще несколько историй с убийством. Я их, так сказать, пробую на нем, чтобы самому поверить. Я их готовлю и для следователя, и для прокурора, и для защитника. Нужны мелкие, совсем незначительные подробности, которые придают моим историям правдоподобность.

– Чему же они так радовались?

– Наверное тому, что им достался белокожий. Ну и зелье на кокосовом молоке сыграло свою роль: они оседлали меня, как жеребца…

Жаль, что Федор не может просиживать у меня часами. Как бы привлекательны ни были мои рассказы, ему приходится идти в другие камеры. Тогда я снова втыкаю фигурки в гнезда доски и играю сам с собой. Эта игра доставляет мне огромное удовольствие, ведь никто другой не заменит соперника, которого ты носишь в самом себе. Попробуй его переиграть. Начну-ка я на этот раз вот как: g2 – g4. Что он на это ответит?

– Да, мне ясны мотивы вашего преступления, но вы ведь не убивали. Зачем вы берете на себя этот грех?

– Я – преступник…

– Вы не могли убить…

– Я убил.

– Ну хорошо. В котором часу вы вышли из дома?

– Было еще светло.

– В начале седьмого вас видела соседка, ребенка которой вы лечили.

– Может быть…

– А выстрел слышали около семи…

– Я не сидел и не выжидал, когда пробьет роковая минута…

– Перед самым вашим возвращением из кафе…

– Из кафе?

– Да вы ведь напились в кафе, а не дома, как вы утверждаете. – Да.

– Как же вы могли убить около шести, если…

– Мог…

– … если выстрел прозвучал около семи?

– Мог…

У черных тоже есть преимущество, когда играешь сам с собой, и состоит оно в том, что наперед знаешь задумку белых. Как ни крути, ни верти, как ни юли – сам себя не обманешь.

– Тогда зачем вы принесли это ружье?

– Я и сам себя об этом спрашиваю.

Через две недели вся эта катавасия с игрой в кошки-мышки наскучила. Ясно, что они берут меня на измор и хотят, чтобы я признал свою непричастность к убийству.

Зачем? Зачем мне эта непричастность? Я виновен. Видит Бог, как я виновен во всей этой истории со своим романом, с главным его героем, с Настенькой…

Только одному Богу известно, как я старался, сколько истратил сил, чтобы мы с Настенькой… И что же? Чего я добился?

Видимо, такие честолюбивые рвения не всегда оправданы Божьей милостью и оказываются по силам лишь немногим. Бог ведь не по силам не дает….

Освобожден за недостаточностью улик, и теперь я спешу свести счеты с жизнью: она без Настеньки превратится в муку…

Ее идея о строительстве собственного дома, в котором мы сможем жить вместе, наконец, вместе, приводит меня в восторг. Теперь у Юленьки земля просто горит под ногами, ее невозможно удержать, она выбирает место то на берегу реки, то у моря, а то где-нибудь у подножья горы или даже на самой вершине, чтобы мир, говорит она, был перед нами, как на ладони, и мы могли бы первыми встречать восход и любоваться закатом, а потолки будут, мечтает она, высокими, комнаты просторные с большими окнами на восток, чтобы дети наши каждое утро, просыпаясь, шептались с солнцем, и полы будут из ливанского кедра, у тебя будет отдельная комната, настаивает она, чтобы ты мог спокойно заниматься своими важными делами, а спать будем вместе, наконец, вместе! восклицает она, и каждый день я буду кормить тебя чем-нибудь вкусным, скажем, супом из крапивы, или, на худой конец, жареной рыбой, и вино будем пить красное или белое, какое пожелаешь, из нашего подвала, а потом, ты будешь, она закрывает глаза и улыбается, ты будешь нести меня на руках в спальню, нашу розовую спальню, и мы с тобой…