Герд Фукс - Час ноль

— Вот это сюрприз, — сказал вдруг кто-то за его спиной.

Хаупт вздрогнул и оглянулся. Над ним стояли Вайден и старый Цандер, оба с ружьями в руках. Они возвращались с охоты. Хаупт стоял уже по пояс в земле. Он собрался было выбраться из ямы.

— Продолжайте, — сказал старый Цандер. — Я же сказал, чтобы вы продолжали.

И Хаупт продолжал рыть.

Трижды снился Хаупту отец. Хаупт видел только его лицо. Глаза закрыты, кожа желтая как воск. Жуткий страх охватил Хаупта, какая-то неведомая сила оторвала его от отца. С ним, видимо, случилось что-то ужасное.

— Отец! — крикнул Хаупт, когда этот же сон приснился ему во второй раз, и капля пота, скатившись с его виска, медленно потекла по щеке.

— Как тебе там живется? — спросил Хаупт, увидев этот сон в третий раз, и отец в ответ медленно раскрыл свои пустые глазницы.

— Стоит мне нажать на спусковой крючок, и нам останется только зарыть вас, — сказал Вайден.

— А теперь хватит, Хаупт, — буркнул старый Цандер.

Хаупт стоял в земле уже по плечи. И медленно выбрался из ямы.

Цандер положил ему руку на плечо.

— Вам надо это как-то преодолеть. Надо отбиваться. Идите-ка домой.

Около одиннадцати Хаупт появился в «Рокси». Гремел джаз, Ханна танцевала с чернокожим Роки, который установил мотор.

— Пошли, — позвал летчик и отвел Хаупта и Ханну в угол, — Я принесу вам что-нибудь выпить.

В феврале приехал Мундт. Его понизили в должности, теперь он был просто преподавателем.

— За наше доброе сотрудничество, — сказал он утром первого дня работы в школе и пожал каждому руку.

На первом же педагогическом совете он сказал:

— Не поймите меня превратно, фройляйн Фабрициус, но я внимательно изучил расписание. Позволите мне сделать несколько предложений?

Он извлек из портфеля практически новое расписание. И, конечно же, оно было превосходным.

С тех пор как Мундт начал работать в школе, стало заметно спокойнее. Когда мог, он следил за дисциплиной на переменах, пусть даже не в свою очередь. Кокс кончался, батареи были едва теплыми, и почти все ученики сидели в пальто. Окон совсем не открывали, вонь от сырой одежды и обуви была невыносима. Большая часть детей голодала, соответственным было и их внимание. Очень скоро многие ученики обращались к Мундту так, словно он был директор школы. Самые маленькие его даже так и называли.

Как-то в обед Доротея заглянула к Ханне. Вытащила из кармана бумажку.

— С этим я ходила всю большую перемену.

На бумажке был нарисован черный, как сажа, негр. Кто-то наклеил ей рисунок на спину.

— Я возвращаюсь в Тюбинген, — заявила Доротея Фабрициус.

Мундт был к Хаупту подчеркнуто сердечен. Но однажды влетел в его класс с криком:

— Почему у вас такой шум? Где штудиенрат Хаупт?

И тут только увидел сидящего за учительским столом Хаупта.

— Я как раз делал запись в классном журнале, — сказал Хаупт.

Он по-прежнему был любимым учителем. При нем можно было спокойно читать под партой, готовить уроки или выменивать нужные вещи. Когда Доротея Фабрициус уехала в Тюбинген, Мундт взял себе ее уроки английского в девятом классе. Как-то раз, когда у Хаупта был свободный час, он послушал у двери.

— А ну-ка, выходи сюда, Руди, так ведь тебя зовут, — услышал Хаупт голос Мундта.

В классе стояла мертвая тишина.

— Верно, Руди, или как там тебя зовут, еще ближе, еще ближе.

И тут раздался свист первого удара и крик.

Заткнув уши, Хаупт убежал.

А затем появились новые деньги, проведена была денежная реформа, двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок восьмого года. В апреле вернулась Шарлотта Хаупт. У Ханны в фирме дела шли блестяще. Уже через месяц после этого знаменательного дня у нее был третий грузовик. А в конце июня пришло письмо от Эразмуса Хаупта.

В последний день войны он хотел уехать в Вельшбиллиг, и его даже взял попутный грузовик, но потом он передумал и двинулся дальше. Неподалеку от Кёльна его задержали английские войска как дезертира и отправили в лагерь военнопленных, где он подружился с человеком, который был, как оказалось, крупным эсэсовским офицером. Вскоре его и этого эсэсовца с небольшой группой пленных перевели в Бремерхафен, где они разгружали транспорты союзников. Не прошло и недели, как их двоих и еще одного эсэсовца тайком посадили на канадский пароход перед самым его отплытием. О том, чтобы улизнуть, нечего было и думать — слишком много он знал. Вот он и пересек Атлантику зайцем, вместе с двумя эсэсовскими офицерами, сидя в уединенной и довольно комфортабельной каюте, о них недурно заботился судовой стюард. «Нас высадили в Галифаксе, в Новой Шотландии, там мне выдали документы и помогли устроиться на работу оформителем витрин в Квебеке. Но скоро я уже снова работал учителем, а теперь уже год преподаю в школе, созданной по образцу английского Саммерхилла» [64] Саммерхилл — одна из наиболее известных в Англии педоцентрических школ совместного обучения. .

Он, конечно, понимает, писал далее Эразмус Хаупт, что это название ничего им не говорит, поэтому в следующем письме он подробно расскажет о ней, а сейчас ограничится следующим: только антиавторитарному воспитанию под силу выбить из немцев как ханжество, так и жестокость, раскрыть таящиеся в них огромные возможности. Когда он вернется, а он намерен это сделать в самое ближайшее время, он будет всеми силами способствовать коренной реформе немецкого школьного образования, тем более что, как ему кажется, почва для этого подготовлена.

Жил-был человек, однажды ночью он выпрыгнул из тюремной башни Зиммерна. Он прыгнул с большой высоты и, упав в заросли ежевики, громко закричал от боли. Когда же к нему снова вернулось сознание, он ощупал правую ногу — ему показалось, что она сломана. Но в запасе у него было всего полчаса, через полчаса сменятся часовые, и тогда его начнут искать с собаками. Он попробовал ступить на больную ногу, но от этого у него потемнело в глазах, и пришлось ему ползти.

В лунном свете лес стоял черной стеной. Найдя шест для хмеля, он обломал его по своему росту и воспользовался им как костылем. Теперь дело пошло быстрее. Ему нужно было добраться до леса. Когда кустарник за его спиной сомкнулся, он на мгновение перевел дух. Правую подмышку он уже растер. Позади он услышал лай собак, но лес поглотил его, как вода рыбу. Он двигался почти бесшумно.

Когда занялся рассвет, он увидел перед собой заросли ежевики и, опустившись на колени, пополз в гущу. Лежа на животе, он словно ввинчивался в колючий кустарник, пока не убедился, что собаке сюда не пробраться. Около полудня он проснулся. Жуки ползали через него, шуршали мыши, солнце палило. Он слышал, как живет своей жизнью лес, и время от времени шелестели на ветру деревья. Он не шевелился. По августовскому небу плыли облака.