Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна

В тот вечер Розину посетили три родственника — двое мужчин и женщина.

— Что происходит? — спросила у меня Хема.

Я поверить не мог, что она ни о чем не знает, что Розина ей ничего не сказала. Похоже, все хранили молчание, и Розина тоже. Подозреваю, если бы Хема поговорила с Шивой, все бы раскрылось. Но никому это и в голову не пришло.

Шива вернулся со своей экскурсии под конец ужина, очень довольный. Ни Генет, ни Розины за столом не было. По словам Алмаз, мать и дочь крупно поругались и родственники явились их примирять.

Хема уже поднялась, чтобы вмешаться, но Гхош удержал ее:

— Что бы там ни случилось, ты влезешь в самое пекло и только все осложнишь.

Шива не произнес ни слова, набивая рот едой.

Я молчал не из благородства. Я был убежден: мне никто не поверит. Захотят брат с Генет спасти меня — спасут. Одному мне это не по силам. За обеденным столом я изучал лицо Шивы. Он, казалось, и не подозревал, какую бурю вызвал. Вид у него был совершенно безмятежный.

В тот вечер я сказал Шиве, что перебираюсь на старую квартиру Гхоша. Буду там заниматься и спать. Хочу побыть один.

Он промолчал. Впервые в жизни мы будем спать в разных постелях. Если какие-то телесные ниточки еще соединяли две половинки яйца, я рассек их одним ударом скальпеля.

В субботу утром за завтраком мне показалось, что Шива провел ночь ничуть не лучше меня. Поев, он отправился к Фаринаки.

Я уже собирался пойти к себе заниматься, когда в столовую ворвалась Алмаз.

— Вам лучше прийти, госпожа. Хема, Гхош и я последовали за ней.

Розина сидела в углу своей комнаты. Вид у нее был угрюмый и вместе с тем встревоженный. Генет лежала на своей кровати, бледная, с каплями пота на лбу. Ее открытые глаза смотрели в никуда. Помещение наполнял сырой, кислый запах, характерный для больных с жаром.

— Что здесь случилось? — спросила Хема, но Розина отвела глаза в сторону и ничего не ответила.

Алмаз включила свет, загородила мне вид и приподняла одеяло, показывая что-то Хеме.

— Открой окно, Мэрион, — произнес Гхош и подошел поближе к кровати.

— Господи… — потрясенно выдохнула Хема. Генет застонала от боли.

Хема схватила Розину за плечи и, заикаясь от ярости, принялась трясти:

— Это ты учинила? Бедная девочка! Розина смотрела в пол.

— Дура ты, дура! Боже, зачем? Похоже, ты убила ее, Розина! Понимаешь?

У Розины с подбородка капали слезы, но лицо оставалось суровым.

Гхош взял Генет на руки, она снова застонала.

— Машину, — сказал Гхош.

Алмаз бросилась к двери, Хема за ней. С порога я оглянулся. Моя нянюшка безучастно сидела, свесив руки, в той же позе, в какой мы ее застали. Мне вспомнился день, когда она бритвой порезала дочке лицо. Какой победительницей она тогда ходила. А теперь я видел стыд и страх.

Когда я подбежал к машине, Хема бросила мне в лицо:

— Думаю, Мэрион, ты в этом как-то замешан. Я не слепая!

Она захлопнула дверцу. Машина тронулась. Алмаз на заднем сиденье бережно прижимала к себе Генет, Гхош сидел за рулем. Я срезал путь у сарая, пересек поле и догнал их у приемного покоя.

Генет влили в вены нужные растворы и антибиотики, и Хема забрала ее в Третью операционную для более тщательного осмотра. Через некоторое время она вышла к нам. Вид у нее был потрясенный, но в движениях сквозила решимость. И ярость. Хема доложила Гхошу и матушке, не обращая на меня внимания:

— Представляете, Розина вырезала ей клитор. Да еще прихватила labia minora [82] Малые половые губы (лат.). и зашила все суровой ниткой. Ведь это какая же боль! Швы я удалила. Рана сильно инфицирована. Теперь все в руках Божьих.

Генет положили в отдельную палату, предназначенную для особо важных больных. Гхош рассказывал мне, что именно здесь лежал генерал Мебрату с заворотом кишок. Это случилось вскоре после нашего рождения.

Я сел на стул возле койки. В какой-то момент Генет сжала мне руку, не знаю, сознательно или инстинктивно. Я ответил на пожатие.

Хема сидела в кресле напротив меня, подперев руками голову. Нам нечего было сказать друг другу. Я был так же зол на Хему, как она на меня.

После долгого молчания она произнесла:

— Людям, которые творят такое, место в тюрьме.

Не один раз ей приходилось вытягивать с того света женщин, над которыми проделали ту же изуверскую операцию, что и над Генет. Хема была настоящим экспертом по залатанным и инфицированным обрезаниям.

Своим чередом настал вечер, Генет открыла глаза, увидела меня и попыталась что-то сказать.

— Воды? — спросил я. Она кивнула.

Я вложил ей в рот соломинку. Генет оглядела комнату, убедилась, что мы одни.

— Прости, Мэрион, — шепнула она сквозь слезы.

— Не надо разговаривать, — сказал я. — Все отлично. Все было вовсе не отлично, но ничего другого не пришло мне в голову.

— Мне… надо было подождать, — пролепетала она. «Так что же ты не подождала, — чуть не сорвалось у меня с языка. — Вся сладость досталась не мне, не мне выпала честь быть твоим первым любовником, зато разгребать все придется мне».

Она попыталась пошевелиться, застонала. Я дал ей еще воды.

— Мама думает, это ты, — выговорила она чуть слышно. Я молча кивнул.

— Когда я сказала ей, что это Шива, она отхлестала меня по щекам и назвала лгуньей. Она мне не поверила. Она думает, Шива — девственник. — Генет попыталась засмеяться, сморщилась и закашлялась. — Слушай, я взяла с мамы обещание, что она ничего не скажет Хеме.

Я саркастически хмыкнул.

— На этот счет можешь не беспокоиться. Конечно, она скажет Хеме. Вот прямо сейчас и рассказывает.

— Нет. Она ничего не скажет. Мы заключили сделку.

— В смысле?

— Я разрешаю ей проделать надо мной эту штуку, а она… будет молчать. Ни слова Хеме. И пусть не вздумает на тебя орать.

Стул подо мной зашатался. Генет позволила этой безумной орудовать нестерилизованной бритвой, и все для того, чтобы защитить меня? Так, значит, на мне лежит вина за обрезание? Какая нелепость. Меня даже смех разобрал.

Попозже пришел Шива, лицо бледное, напряженное.

— Садись сюда, — велел я ему, он и сказать ничего не успел. Я боялся не сдержаться, когда он рядом, и решил, что лучше на время уйти. — Побудь с ней, пока я не вернусь. Держи ее за руку. А то она беспокоится.

А что еще я мог ему сказать? Я ведь уже пребывал по ту сторону ярости. А он — по ту сторону горя.

Жар не отпускал Генет три дня. Я находился у ее постели все три дня. Хема, Гхош и матушка сновали туда-сюда.

На третий день организм Генет перестал вырабатывать мочу. Гхош встревожился, лично взял анализ крови, потом мы с Шивой побежали в лабораторию помочь В. В. выстроить в ряд наши реагенты и пробирки и измерить уровень азота мочевины в крови. Он был слишком высок.