Алексей Макушинский - Макс

Она ускользала от него, еще и еще раз; она распадалась, может быть, на какие-то, отдельные, случайные мысли; она превращалась, может быть, в мысль: для кого-то другого.

— Вот именно: для кого-то другого.

Он сам не знал, разумеется, что ему со всем этим делать. Так не может быть, думал он, нет, так не может быть.

Так не может быть, но так было. И вновь, и вновь, останавливаясь, всматривался он в эту путаницу случайных, его собственных, неподвластных ему самому, в эту сумятицу смутных, путаных, к кому-то другому — к кому же? — обращенных, может быть, мыслей: уже, конечно, исчезнувших, пролетевших: вновь, увы, налетевших — он шел дальше — как ветер.

Как ветер, как ветер… и ветер, как сказано, ветер, все снова и снова, изо дня в день набрасывался на город; и гонял по улицам листья, и мусор, и обрывки газет; и Макс, отдаваясь ему, каждый день, все снова и снова пускался в свои блуждания; и все повторялось, кружилось; повторялись улицы, переулки; проходы, арки, дворы; почти каждый день повторялся бульвар; аллея, прямая и ровная; липы, вязы, сплетение веток; скамейки, убегавшие вдаль; призыв, превышавший его возможности; усилие, которого он не выдерживал; искомая ясность; смутность, пугающая и постыдная.

— Мы почти всегда… с кем-нибудь… говорим. Мы не совпадаем… сами с собою.

И — и летел по ветру, и дрожал на ветру, и медленно, медленно опускался, и вновь, встрепенувшись, взлетал обрывок какой-нибудь, к примеру, газеты… и он, Макс, остановившись и замерев, все снова и снова спрашивал себя самого, что же ему со всем этим делать… и не знал, конечно же, что.

Ветер рванул дверь: и уже во дворе, пытаясь снова закрыть ее и глядя при этом на небо, с разорванными, то и дело менявшими свои очертания, сливавшимися и вновь, друг от друга, отделявшимися облаками, — с внезапными просветами, проблесками: голубизны, синевы, как будто тоже летевшей, улетавшей куда-то, — закрывая дверь, посмотрев на небо и опуская глаза, я вдруг увидел его, Макса: в проеме арки, совсем неожиданно: еще мгновение он был ясно очерчен пронзительным, под арку, наискось ложившимся светом, — и потом, конечно, исчез, — и осталось только чистое, в арке, на ветру полинявшее небо, тоже куда-то летевшее. Я выбежал в переулок; я увидел его со спины, уходящим. Он шел как-то странно, неловко и неуверенно, подняв голову, останавливаясь, вращая руками и крутя головой; в походке, в руках его виделось мне: изумление. И все это: листья, облака, ветер; дома и деревья; Макс, который, по странной прихоти света, чем дальше он уходил, тем отчетливей, яснее и безусловнее вырисовывался на фоне листьев, ветра и облаков; домов и деревьев: — все это уносилось куда-то, проносилось, улетало, летело.

Я не догнал его; я посмотрел ему вслед и пошел своей дорогой.

Макс же шел и шел дальше, и охватив и проиграв уже известное, очутился, значит, на маленькой, совсем маленькой — угол одного дома, торец другого, стена третьего — площади: — и вот, в глубине ее, на повороте в уже совсем ему, Максу, незнакомую улицу — такой же, как и все остальные на площади, — маленький, двухэтажный, — старый и ветхий, — и так же косо стоявший, — и так же, вместе с листьями, облаками, уносившийся и летевший куда-то — дом.

Но что-то выделяло его, этот дом, из всех прочих, на площади: то ли, может быть, жестяной, над входом и над тремя, ведущими к входу ступеньками, проржавевший по краю навес, — то ли, может быть, новая, покрытая, наверное, лаком, отсвечивавшая и блестевшая на ветру, с большой медной ручкою, дверь, — то ли: в окнах, может быть, что-то?..; Макс, переходя через площадь и предполагая, должно быть, увидеть рядом с дверью (с навесом…) какую-нибудь табличку с каким-нибудь, ничего никому не говорящим названием — одно из тех невозможных, загадочных сочетаний слогов, букв, не только не собирающихся в слова, но как будто застывших в своей мучительной, друг от друга, отъединенности — одно из тех пугающе странных обозначений, короче, которые (думал он, может быть…) так часто встречаются нам в наших, к примеру, блужданиях по этому странному… ах, пугающе странному городу, — Макс, переходя через площадь, еще и сам не знал, наверное, что это было; подойдя же к дому, никакой таблички не обнаружил: и в окнах… да, театра, оказались цветные, раскрашенные и разрисованные плакаты, афиши, — и черно-белые, очень блеклые фотографии, — и рядом с дверью (с навесом…) объявления о предстоящих спектаклях.

Сергей Сергеевич, как уже говорилось, распахнул дверь, едва не сбив его с ног, и столкнувшись с ним на пороге, рассмеявшись и в то же время весьма решительно отстраняя его рукою, сказал ему, чтобы он — входил, наконец.

— А я и не знал, что здесь — театр.

Но Сергей Сергеевич ничего не ответил на это — вполне наивное замечание; и наверное не услышал его; дверь закрылась; Макс, войдя с улицы (с площади…), различал, в полумраке, лишь смутные очертания лестницы, еще какую-то дверь, и кажется, на стене, еще какие-то плакаты, афиши… и потом увидел, под лестницей, окошечко кассы; и сидевшая в кассе девушка (сообщив ему, между прочим, что это был не кто иной, как… д а: Сергей Сергеевич, наш режиссер …) продала ему, на ближайший спектакль, билет.

Ветер, как сказано, стих (смирился и отправился восвояси…); пошел снег, холодный, липкий и скользкий; на другое утро растаял; и было несколько, между осенью и зимою, странно тихих, пустых и как будто пустынных, очень долго тянувшихся дней, в один из которых (блуждания его сами собою закончились…) он вновь дошел до маленькой площади и снова оказался в театре.

Он не предполагал, разумеется, что это — тоже, если угодно, открытие будет иметь в его жизни какие-нибудь — или, во всяком случае, сколько-нибудь значительные последствия; ни о каких последствиях он и вовсе, должно быть, не думал. Ему, пожалуй, понравилось все это: и маленькая площадь, с ее одиноким фонарем — такая маленькая, что казалось, она возникла случайно, по недосмотру или ошибке: дома, по ошибке и недосмотру, раздвинулись — стоит им сдвинуться вновь, и она исчезнет, превратившись в простой перекресток; — и косые ступеньки у входа, и жестяной, над входом, проржавевший по краю, навес, — и темная, непонятно куда ведущая лестница, и касса под нею, — и нечто вроде фойе, с тремя, кажется, лавками у стены; — и особенно зал: зал — совершенно ясно я вижу его отсюда — напомнивший ему, Максу, зал, к примеру, какого-нибудь, деревенского или, скажем, пригородного кино: тот зал того кино, например, куда он ходил когда-то — еще до августа, еще до начала (и куда мы зашли с ним в последний, темный и пасмурный день, в августе, в начале всего…).

В самом деле, здесь, в театре (на маленькой площади…) — здесь были такие же, как будто вымазанные известкою стены; и такие же фанерные, без обивки, очень старые кресла; и окна, забранные черной, плотной, тяжелой, не пропускавшей света материей, здесь тоже, удивительным образом, были. Здесь была, впрочем и разумеется, сцена (без занавеса…) — там ее, разумеется, не было — здесь были две, почему-то, колонны, справа и слева от ведущего к сцене прохода; и в том месте, где там был вход (справа, если встать лицом к ней, от сцены…) здесь — а впрочем, и здесь была некая, неизвестно куда, опять-таки, ведущая дверь, для зрителей, по-видимому, запретная. Вход же располагался здесь прямо против сцены, на другом конце уже упомянутого мною прохода; Макс, войдя в зал — и тут же вспомнив, тут же узнав его — обернулся: нет, того маленького квадратного окошка (оно могло бы здесь быть над входом, над дверью…) здесь, конечно же, не было.