Эдуард Лимонов - Книга мертвых-3. Кладбища

Повэр стоял у большого окна, я подошел к книгам и внезапно остановился глазами на большом coffee–table–издании биографии Мэрилин Монро под названием «Джентльмены предпочитают блондинок».

— О, — сказал я, — можно назвать книгу «Я предпочитаю негров!» — и расхохотался, хотя название звучало разнузданно и принесло в будущем мне массу неприятностей.

— А что, хорошо, — сказал Рамсэй.

— Нужно уточнить, кто «я», — сказал Повэр.

— Как кто, протагонист книги.

— Читатель должен сразу знать, кто этот протагонист. Например, к примеру «Русский поэт предпочитает негров».

— Ну, это звучит как название статьи, — возразил я.

Через некоторое время мы сошлись на том, что книга будет называться «Русский поэт предпочитает больших негров».

Я был тогда настолько легкомысленен, да и аморален, конечно же, у меня и в мыслях не было, что судьба занесет меня когда–либо еще в пуританскую Россию, что я стану заниматься политикой. Я и ухом не повел. Да, собственно, так все и должно было быть. Стигмат на мне я нанес себе сам. «Все вокруг героя превращается в трагедию», — сообщил первым Ницше.

Уже к концу лета издательство Ramsay переехало на Rue Cherche Midi, переводится как «ищу среду» или «ищу середину». Все французские издатели жмутся к центру Парижа, это престижно. Cherche Midi — это было шикарно по тем временам. Чтобы Повэр меня не забыл, я нанес ему визит по новому адресу. И чтобы Рамсэй меня не забыл. Я пришел туда с красивой бывшей женой Еленой. Клянусь, чем там клянутся в романах — бутылкой кальвадоса, она произвела на них впечатление. И мне даже не пришлось им врать, назвав ее героиней моей книги.

В конце лета куски из книги опубликовал «Сэндвич» — приложение к газете Liberation, и обо мне заговорил весь культурный Париж. В ноябре 1980‑го вышла книга, и внизу стоял бренд Jean Jacques Pauvert chez Edition Ramsay. Книга имела оглушительный успех. С этого момента я исчисляю свою литературную судьбу.

Финансовый успех не спешил нарастать, волны не было. Убытков не отмечалось, но и скорого обогащения моя книга издательству не принесла.

Я стал торопить мой тандем издателей подписать со мной договор на рукопись «Дневника неудачника». Принято считать, что это — лучшая моя книга, но поскольку она написана не в жанре романа, то издателей она могла привлечь меньше, чем «Русский поэт». Рукопись для них прочли, рецензия была отличная. Правда, рецензент отметил сходство «Дневника» с двумя книгами: «Соколов» — произведение известного певца Сержа Гинзбурга, она в те годы как раз появилась, и с книгой американского писателя польского происхождения Джерзи Козински «The painted bird». Рецензент имел в виду сходство формы моей книги с этими произведениями. Книгу Pauvert — Ramsay брать не отказались, однако с договором просили подождать. «Эдуар, во Франции писатели публикуют одну книгу в несколько лет».

Но у меня кончались деньги, привезенные из Штатов, денег–то и было всего пять тысяч, и закончились те десять тысяч франков, которые Повэр — Рамсэй добавили мне к контракту за «Русского поэта». Ощутимый ущерб моему мизерному капиталу нанес приезд в Париж моей бывшей жены Елены в 1981‑м. Она назначила мне свидание в отеле Plaza d’Athene, кажется, так назывался отель. Явившись на свидание, я узнал, что за отель буду платить я. Кажется, стоил ее номер 530 франков в сутки. Моя студия по адресу 54, Rue de Archives, для сравнения, обходилась мне в 1.300 франков в месяц. В конце концов, я перетащил ее в мою студию, она находилась в отличном районе, недалеко от центра искусства имени Помпиду, но все же эта леди успела нанести мне финансовый ущерб. У нас опять вспыхнула любовь, а любовь может сжечь все банкноты, имеющиеся в наличии. Представляете себе, она приехала из Рима в Париж с собакой! С сеттером по имени Василий.

Но ее шляпка–канотье из твердой соломки была такой милой, бирюзовые глаза так ярки, а красная блузка так пылала… Что я перенес мои траты без раздражения.

Повэр — Рамсэй сказали мне, что, мол, Эдуард, ты можешь предложить «Дневник неудачника» другому издателю. Я попытался предложить «Дневник» самому престижному их книгопроизводителю, издательству Gallimard, основания у меня были, перед отъездом из Нью — Йорка я получил от Gallimard письмо, они интересовались рукописью, которая потом стала «Русским поэтом». Однако «Дневник» они не взяли, я полагаю, что виной все–таки была не романическая форма книги, не коммерческая.

Упорный, я познакомился с литературным директором издательства Albin Michel Иваном Набоковым. Иван говорил по–русски как обитатель Арбата, был племянником писателя Набокова, сыном композитора Николя Набокова и был женат на дочери бывшего посла в России мсье Жокса, на Клод Жокс. Брат Клод, Пьер, был правой рукой Миттерана, и в 1981 году именно он стал министром внутренних дел. Я приходил к ним в особняк семьи на мосту Генриха VI, особняк ненавязчиво стали охранять жандармы.

Но я ушел в сторону от великолепного Jean Jacques Pauvert. Он некоторое время еще работал в помещении на Rue Cherche Midi, а затем куда–то исчез оттуда. Он каким–то образом сумел открыть новое издательство под своим именем. Время от времени мы с ним встречались на литературных коктейлях, я помню его мяукающий голос и участливое: «Çа va, Edouard?» Интерес Повэра — Рамсэя ко мне опять вспыхнул осенью 1981‑го, когда на «Русского поэта» обратил внимание кинорежиссер Волькер [1] Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) Книга мёртвых‑3. Кладбища печатается в авторской редакции © Эдуард Лимонов Шлёндорф, знаменитый тогда. Повэр — Рамсэй написали мне в Нью — Йорк (я в это время был там несколько месяцев), чтобы я встретился с Шлёндорфом. Я встретился, тот рассыпал передо мной многочисленные комплименты моей книге, сообщил, что видит ее как универсальную историю шока, постигшего европейца от столкновения с Америкой. И сообщил мне, что по возвращении в Европу свяжется с моими издателями для того, чтобы подписать договор на экранизацию.

Мы сидели (еще было тепло) в модном кафе у Линкольн–центра, я пил за его счет виски и был счастлив. Черт возьми, думал я, как же мне везет, а? В конце 1980‑го я стал культовым автором в Paris, на меня приезжают поглядеть и познакомиться такие необычные типы, как Душан Макавеев, патриарх мирового авангардного кино, молодые журналисты толпами ходят ко мне в мою студию на Rue des Archives, и вот меня будет экранизировать сам Волькер Шлёндорф. В тот год его фильм «Жестяной барабан» гремел на всю Европу.

Я так возгордился, что не стал тащить с собой в Paris постельное белье, доставшееся мне, как хауз–киперу, от тех дней. Я был неопытен и не понимал, насколько кинобизнес сложнее книжного. Вернувшись в Paris, я узнал, что продюсеры Шлёндорфа (одного звали не то Сильвер, не то Зильберман) не дали ему денег на «Русского поэта», и он стал снимать фильм по Марселю Прусту. Тьфу ты, какая гадость этот Марсель Пруст!