Михаил Соболев - Иноходец

— …мы сила! Мы не быдло! Мы народ!..

Саша, не в силах мириться с бездельем, с самого утра уезжал в центр, часами бродил по улицам и набережным, глотая невский ветер. Однажды случайно оказавшись на Седьмой линии В. О., он наткнулся у памятника бомбардиру Василию на пикет ребят из «Другой России». Мальчишки с суровыми лицами вытянулись у алого, перечёркнутого синим крестом знамени Новороссии. Один из них держал перед собой фотографию погибшего на Донбассе юного добровольца.

— Пройдут пионеры — салют Мальчишу! — прошептал Саша слова из любимой сказки.

Со страницы партийной газеты буравил глазами прохожих Эдуард Лимонов.

Девчушки лет пятнадцати раздавали прохожим листовки с перечнем необходимых Донбассу медикаментов и адресами приёмных пунктов.

Саша выгреб всё, что у него было в карманах. Стало вдруг невыносимо стыдно — они, совсем ещё детишки, делом заняты, а он, великовозрастный лоботряс, гуляет, видите ли, размышляет о смысле жизни.

«Завтра же пойду устраиваться на работу. Хватит болтаться», — пообещал он себе.

С утра Саша направил стопы в отдел кадров расположенного неподалёку завода. «Северный пресс», как и большинство питерских оборонных предприятий в приснопамятные девяностые впал в кому. В последнее же время был реанимирован и, судя по всему, вставал на ноги.

— Не поступили в институт, молодой человек? — поинтересовался инспектор отдела кадров. Очки в изящной импортной оправе совершенно ему не шли и казались чужеродной деталью на обожжённом, стянутом шрамами лице.

«В танке горел, или — авария. Герой, наверное», — подумал Саша.

— Люди нужны. Но ведь вам осенью в армию идти? — так и не дождавшись ответа, задал вопрос кадровик.

— Меня не возьмут. Проблемы со слухом.

— А что, если возьмут? Не так всё просто, молодой человек. Годен или не годен, решает медицинская комиссия. — Кадровик потрогал изуродованное лицо и вздохнул. — Пока я не вижу в военном билете записи об отсрочке.

Инспектор ещё раз перелистал документы.

— У нас военное производство, придётся допуск оформлять, учить вас профессии. А вы раз — и в армию! Подсобником же не согласитесь? — кадровик блеснул очками.

— Я хочу начать строгальщиком, как дед.

— Крепкая надёжная специальность, — инспектор протянул документы Саше, и добавил на прощание: — Получите военный билет с отметкой об освобождении от службы, приходите. Поговорим предметно, направлю вас на медкомиссию.

Дня через три позвонила Света, нужно, мол, встретиться. Уже при первых аккордах синтезатора мелодий откуда–то снизу, из подвздошной области, поднялась горячая волна и растеклась по груди Саши. Для вызовов Светланы он запрограммировал отдельную тему — мотив из кинофильма «Мужчина и женщина». Все остальные «контакты» информировали Сашу о желании с ним пообщаться мелодией марша «Прощание славянки». Под эти звуки провожают корабль в боевой поход.

На Светлане была чёрная кожаная блузка с воротничком стоечкой и шнуровкой на груди, и такая же юбка–карандаш. На спине — рюкзачок в тон блузке. Белокурые пряди свободно падали на плечи. В этом заграничном наряде любимая показалась ему незнакомой.

— Енохов, давай немножко погуляем, погода классная, — Светлана взяла Сашу под руку, на высоких каблуках она ещё ходить как следует не научилась. — Прикинь, Енохов, я не прошла по конкурсу в универ…

Саша развёл руками.

— Папа готов оплатить мою учёбу в Швеции, — ошарашила вдруг Света.

Саша чуть не споткнулся.

— Класс! Увидишь Ходорковского… Постой, он вроде бы, в Швейцарии? Помню, что на «ша».

— Енохов, ты можешь быть серьезным?

— Куда уж серьёзнее, — вздохнул он. — Хорошо, и что ты собираешься там изучать? В Швеции.

— Экономику, юриспруденцию… я не знаю, — смутилась Светлана. — У меня по- английскому — пять, это главное. Ну и деньги, конечно.

— Не уверен, что шведские профессора что–либо понимают в нашей экономике или юриспруденции. Или ты собираешься шведскую экономику поднимать?

— Енохов!

— Хорошо–хорошо… И почём сейчас европейское образование, если не секрет?

— От восьмидесяти до ста сорока тысяч крон за год, плюс проживание в общежитии — это где–то — триста евро в месяц, плюс питание… В общем, приблизительно двадцать- двадцать пять тысяч за год обучения.

— У меня дед получал как участник войны двадцать пять тысяч в месяц, только в рублях.

— Ой, Енохов, я тебя умоляю, что ты сравниваешь?

— А с чем мне сравнивать, с доходами Рокфеллера, или кто там сейчас у них?..

— Енохов, ну почему ты такой бука, неужели тебе не хочется жить нормально? — в голосе Светы появилось раздражение. — Посмотри вокруг: убожество, люди злые…

— Я здесь родился, здесь мой дом. В этой земле похоронен мой дед. И не злые они. Наоборот — доверчивые, наивные. И против хорошей жизни я ничего не имею, Пташечка. Я и фуагре ваше ещё не пробовал, — кисло улыбнулся Саша. — Сейчас всё о фуагре говорят… Но не это же главное, не фуагре, во всяком случае…

Саша сейчас мог бы сказать Светке, что русскому человеку жить за границей заказано, что захандрит он в том изобилии, растеряет себя. Обруби у дерева корни лопатой, и крона засохнет. Неспроста на Руси говорят: чужая сторона, чужбина. И сытнее там, и кусок слаще, а всё равно домой сердце тянется. Тоскуют эмигранты по родной земле. Толкутся на русскоязычных сайтах всё свободное время. Живут этим. А другой, глядишь, и поругает «рашку». Всё не так тоскливо. Трудно же себе признаться, что ошибся, напрасно уехал. И книги на русском, едва те выйдут в свет, сметают эмигранты с букинистических прилавков, и детей учат родному языку, а умирать, если есть такая возможность, возвращаются туда, где родились. Умирать нужно дома. Вот кажется, в лучшей клинике лежит больной, и палата у него отдельная, и уход соответствующий. А постучится смерть в окошко — домой просится… Саша это слышал от деда, в редкие минуты откровенности делились с ним тоской по дому сетевые друзья, живущие за границей, об этом же читал в мемуарах эмигрантов. Саша много читал и размышлял о прочитанном, особенно в последнее время.

Хотелось ещё рассказать любимой, как ездили они прошлой осенью с мамой на экскурсию по заброшенным усадьбам Ленинградской области. Как посетили Губаницы — есть такая деревня в Волосовском районе. В конце восьмидесятых там отреставрировали лютеранскую кирху. Дважды в месяц из Финляндии приезжает пастор и проводит богослужения. Дело было в воскресенье, проповедь закончилась, и прихожане закусывали. Прямо в храме — столовая, и после богослужения приглашают всех желающих присоединиться к трапезе. Ничего особенного — чай, кофе, бутерброды.

Все экскурсанты набросились тогда на дармовщинку, будто только что вырвались из блокадного Ленинграда. Бабушки–гипертонички — и те кофейком оскоромились.