Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

— Ты кончаешь одеваться? — спросила Кэй.

Я трудился над воротом своей сорочки. Петелька для запонки воротничка лопнула, и мне пришлось стащить с себя сорочку и швырнуть ее в корзинку для мусора.

Кэй прикалывала к прическе какую-то красную птичку, а я искал свои запонки в коробке, наполовину наполненной булавками, которыми в прачечной скалывают белье.

— Не понимаю, что происходит с Билем, — проговорил я.

— Гарри, — попросила Кэй, — не забудь убрать все в гардероб и закрыть дверцы. Дамы будут оставлять здесь свои вещи.

— Кто будет сидеть рядом со мной?

Кэй откинулась на спинку стула и взглянула на потолок.

— Беатрису Родней мы усадим справа от тебя.

— А почему именно она должна сидеть справа?

— Ты наконец оделся?

— Больше, чем ты.

— Не так-то просто закрепить что-нибудь снизу, — сказала Кэй. — Да не стой ты так!

— А что, по-твоему, я должен делать?

Кэй вздохнула.

— Собери свои вещи, а затем отправляйся вниз и скажи Элин, чтобы она проветрила столовую, а то в ней пахнет жареными курами… Да, минуточку. Где Битси? Ты выводил его, когда вернулся домой?

— Нет.

— В таком случае, найди Глэдис и скажи, чтобы она прошлась с Битси вокруг квартала. Ты побеспокоился о шампанском?

— Да.

— Одну минуточку, — снова остановила меня Кэй. — У Биля есть все, что ему нужно?

— У Биля всегда есть все, что ему нужно.

— Гарри, ну прошу же, не стой ты так, не теряй времени.

В столовой пахло жареными курами и глазированным бататом, и я распахнул окна. Потом я поднялся наверх и, увидев Биля, почувствовал облегчение. Его лондонский несессер из свиной кожи с выглядывающими из него позолоченными пробками флаконов стоял раскрытым на тумбочке Глэдис, а парчовый халат вишневого цвета был брошен в ногах кровати.

— Как только оденешься, — сказал я Билю, — спускайся вниз и помоги мне приготовить коктейли.

Когда были закончены последние приготовления, я подумал, что нам предстоит хороший вечер. В вестибюле прозвучал звонок, и я поспешил вниз. Это были Мери и Джим — они всегда приходили несколько раньше остальных.

— Можешь снять пальто в нашей комнате, — сказал я сестре, целуя ее.

— Биль Кинг, наверное, здесь, — заметила она.

— Он будет сидеть рядом с тобой. Попытайся его развеселить.

— Уж если Биль здесь, он развеселится и без моей помощи, — ответила Мери.

Взгляд, который она бросила на Джима, заставил меня подумать, что прежде чем нажать кнопку звонка у дверей, они как раз говорили о том, что Биль у нас.

— Скажи Кэй, пусть она поторопится, — попросил я Мери.

Снова раздался звонок у парадного; Элин принесла коктейли, и снова послышался звонок…

— Ну, за тебя, — сказал Джим.

— Желаю счастья, — добавил Биль.

Каждый произносил те же самые тосты, что обычно произносятся за обедом.

Все закончилось без четверти час. Мы с Кэй снова остались вдвоем — только она и я. Кэй откалывала от прически искусственную птичку и зевала. Я не знаю ничего другого, что сближало бы супругов больше, чем окончание званого обеда, — во всяком случае, так было всегда между мной и Кэй. Не знаю почему, но наш разговор напоминал мне обмен впечатлениями об одном из тех любительских спектаклей, где каждый старался блеснуть изо всех сил.

— Гарри, — спросила Кэй, — как, по-твоему, обед прошел хорошо?

— По-моему, все остались довольны, — ответил я, снимая воротничок, который весь вечер тер мне шею.

— А всё шампанское.

— Возможно.

— Элин напутала с устрицами.

— Да, но я думаю, что никто не заметил.

— Блинчики получились неудачные.

— Да, но мне кажется, что и этого никто не заметил.

Мы вели себя, как двое детишек, поверяющих друг другу все то плохое, что не заметили другие.

— Как приятно делать что-нибудь вместе, — сказал я. — От этого все приобретает какую-то особую ценность. — Кэй, сидевшая у туалетного столика, повернулась ко мне. — Надеюсь, Биль хорошо провел время. Как ты думаешь?

— По-моему, хорошо.

— Жаль только, что Билю придется сидеть на матче одному. Он выразил желание сидеть внизу с тобой, но я ответил, что на матч мы всегда ходим вместе. Пожалуй, я поступил эгоистично.

— О нет, нет!.. Гарри, я совсем запуталась и особенно почувствовала это сегодня вечером.

— Что ты, Кэй! В чем ты запуталась?

— В наших отношениях и вообще во всем.

— Почему, Кэй? Разве сегодня я сделал что-нибудь не так?

— Нет. Но сегодня я ненавижу самое себя.

Она на мгновение положила голову мне на плечо, и ее руки, обнимавшие меня, крепко сжались вокруг моей шеи.

— Ты сегодня был такой хороший, а я без конца гоняла тебя взад и вперед.

— Ну и что ж? Только для этого я и пригоден.

— Совсем нет. Скажи, что ты любишь меня.

Я не понимал, для чего ей понадобилось это слышать.

— Конечно, я люблю тебя.

— И будешь любить, что бы ни случилось? — Она снова прижалась ко мне.

— Что бы ни случилось?

С Кэй происходило что-то непонятное.

— Гарри!

— Да?

— Как, по-твоему, можно любить двоих одновременно?

— Что, что?

— Как, по-твоему, можно любить двоих одновременно… я хочу сказать, любить по-разному?

— Знаешь, Кэй. Перестань беспокоиться об этом письме. Оно было написано двадцать лет назад.

— Ах, ты об этом! Нет, Гарри, дело совсем в другом.

Я ждал, что Кэй скажет дальше, но она замолчала.

— Ничего, дорогой. Уже очень поздно. Внизу все закрыто?

— Да.

Я не знал, что она хотела сказать мне, но ее вопрос — можно ли любить двоих одновременно — встревожил меня. Я пожалел, что она заговорила об этом, потому что ее слова напомнили мне о Мэрвин Майлс, и теперь мне приходилось заново забывать ее.

Следующая суббота началась, как и всякая другая суббота перед матчем. Мы побывали у Мери на одном из тех ранних вторых завтраков, где гости стоя едят цыплят под белым соусом. Потом мне пришлось поехать в Кэмбридж и подыскивать место, где можно было бы оставить машину, а также договориться с Билем, чтобы он после матча встретил нас в Зэнгуэлл-холле, где наш выпуск устраивал чай. Все это напомнило мне когда-то прочитанные книги Ральфа Генри Бэрбура, в которых одна из глав обязательно начиналась так: «Утренний воздух в день большого матча был живительным и прозрачным».

Направляясь на стадион вместе с Кэй и Билем, я внезапно сообразил, что почти все время болтаю один.

— В такие дни, перед матчем, я обычно снова чувствую себя первокурсником, — разглагольствовал я. — Если даже доживу до ста лет, то все равно буду испытывать то же самое.

— Да, Гарри, — ответила Кэй. — Мы понимаем, что иного настроения у тебя и не может быть.

И Кэй и Биль выглядели так, словно они больше симпатизировали Иэлю, чем нашей команде. Биль надел черную шляпу, новенькое пальто на норковом меху и желтые перчатки из козловой кожи. На Кэй был новый рыжевато-коричневый суконный костюм, от которого даже ее норковое манто (наследство матери) казалось новым. Я же производил впечатление человека, одетого во что-то такое, что долго лежало в магазине. На мне была старая енотовая шуба, подаренная отцом еще в то время, когда я был студентом. Я не хотел расставаться с нею, хотя мех на спине уже начал вынашиваться. Наблюдая за Билем и Кэй, я спрашивал себя, не обиделся ли он на мой отказ сесть на его место.