Иван Валеев - Куда вы денетесь…

Выбираюсь из метро на улицу, смотрю, задрав голову, вверх, на громаду дома, висящего неподалеку. Да, такое пропустить трудно. Как это, интересно знать, он там держится?

Мы с Василием договорились встретиться, как только он переберется на новую квартиру. Было это еще в Тирасполе, сразу после того, как я купил билеты. Василий крутил там что-то насчет мебели — ну так деньги лишними не бывают, да и за окно из его офиса я пока еще не расплатился. Он, правда, тоже не напоминает, но все-таки.

Ну, после тех тираспольских делишек он поднялся и вымутил себе квартиру в этом доме. Цены как раз упали — дурных, как говорится, нема. Я как представлю себя хотя бы на середине эскалатора, так у меня все яйца от страха поджимаются. А ему там жить…

Ну, подхожу к дому, достаю, короче, телефон, звоню Василию, чтоб спускался, а он трубу не берет. Ладно, сажусь на лавочку у дома, жду, дом этот рассматриваю. И такое, знаешь, ну как сказать-то? Не просто «предчувствие катастрофы» — это фигня, — а чувство, что катастрофа уже произошла, только ее не видно, понимаешь? Вот прикинь мое состояние: сижу под висящим хрен знает на какой высоте домом, небо все в тучах, только вокруг этого дома такой туннель в них проделан, почти квадратного сечения (по форме дома-то), то есть, я-то на солнышке. Приятно, конечно, ничего не скажешь, только не может же этот домина на своих пружинках эскалаторов стоять! Что-то же должно быть еще.

Ну, короче, сижу, жду, уже минут пятнадцать пошло, и тут телефон. Але, говорю, у аппарата. А он мне в ухо орет голосом Василия: «Ты где?». Где, говорю, где, около дома твоего, а он мне: «Какого тебе там надо? Тикай оттуда и быстро в школу, тебя все ждут уже!». Ну я ему в ответ: «Ты, — говорю, — представляешь, сколько мне?..», но он уже того, отключился. Ну, короче, подорвался я с лавочки, бегу к метро, там на секундочку буквально задержался, смотрю — а дом качнулся и — раз! — вместо двенадцати часов полпятого показывает, хрена се, думаю, время летит… И в дырке в тучах какая-то конструкция висит, вроде куска Останкинской башни. С лампочками.

Ладно. Спускаюсь в метро, эскалатор скрежещет что-то из Вельвет Андерграунд, оказываюсь на платформе, смотрю — о, поезд идет, повезло, думаю. Ага… Поезд — ну, он серый такой, знаешь, да, — идет, и тут я понимаю, что такого я даже в кино еще не видел. Вагоны местами обожжены, местами помяты, стекол нет, окна кое-где забраны серой такой фанерой, и, короче, накладки еще такие стальные с вот такими вот толстенными шипами. Приехали, думаю, я уж лучше на следующем.

Добрался, короче, до школы — странно, кстати, транспорт ходит вполне прилично, — вошел, смотрю, на первом этаже — никого, кроме следов ремонта. Ну, я на лестницу, иду на второй этаж, открываю какую-то непонятную черную дверь и офигеваю. Темно, свет не горит, окна завешены или там заколочены, хрен знает, и пипл кучкуется прихиппованный, с фонариками и чуть ли не со свечками — идиоты, еще б костры развели! — кое-кто кутается в ватные одеяла. Во придурки. Натыкаюсь взглядом на Настю — а она-то что тут делает, всегда у нее с головой нормально было, — она идет в мою сторону с чем-то типа чехла от расчески на плече. Она делает большие глаза — узнала, видать, — и, решив, что меня следует игнорировать, куда-то пропадает из поля зрения. Ну и пожалста.

Мне надо найти Василия. Ну и, короче, я минут двенадцать, как последний придурок, бегаю по второму этажу и еще пять раз сталкиваюсь с Настей в совершенно разных местах (я считаю, что пять раз за двенадцать минут многовато для людей, которые не хотят друг друга видеть… особенно когда у одного из них ружье). Наконец, я замечаю его — то есть, Василия, конечно — в двух шагах от двери, через которую я и вошел так неосмотрительно. Он радостно беседует с группкой неустановленных лиц, из тех, что закутались в одеяла (я про костры говорил уже?). Подхожу, хлопаю его по плечу и, когда он оборачивается с кружкой в руке и лыбой поперек лица, брезгливо беру его двумя пальцами за пуговицу и молча веду в незанятый вроде никем угол.

— Здарова! — он в приподнятом настроении.

Я смотрю на него исподлобья, отбираю чашку и спрашиваю:

— Это чо у вас тут за перфоманс?

Делаю глоток. В чашке зеленый чай. Крепкий. Кажется, без примесей. Скучно. Сую ему эту чашку обратно в руку.

— У тебя, кстати, дом упал. Ты в курсе?

— Да хер с ним! Не до того сейчас.

— Аааа… Дай лизнуть.

— Чего? — отшатывается он.

— Марку. Ну или на чем тут ЛСД у вас.

— Да нету у нас…

Я вздыхаю:

— Жаль. Тогда отмотаем назад и перефразируем первый вопрос. Что это за слет герлскаутов?

— А ты что думаешь?

— Вась, ты же знаешь, что медицинской вышки у меня нет. Но если б была, я бы тут уже кандидатскую накатал.

— Блин, ну ты не врубаешься? Конец это! — сказал он, причем «конец» у него явно получился с большой буквы.

— Абстрактный или конкретный?

— Как сказать…

— Слушай, я не знаю, чем вы тут разговляетесь, но требую, чтоб мне тоже отсыпали, иначе я, получается, зря приехал, — говорю я ему, замечаю внимательный Настин взгляд и продолжаю, — Да. Так вот, по поводу концов. Ну, вот например, конкретный у меня в штанах, а абстрактный — вон та дурында с ружбайкой у тебя за спиной.

Он оглядывается.

— Короче, не хотите делиться — я поехал. Созвонимся.

И я вышел из всего этого на улицу. Погода портилась.

Я подошел к новому дому, длинному, формой напоминающему поставленную раскрытую книжку. Третий подъезд, пятый этаж, лифт, разумеется, не работает, пробираюсь по захламленной лестнице. Ну и бардак, а ведь жильцы тутошние так каждый день, их, правда, раз-два, и обчелся. Лестничная клетка — большой, перепачканный побелкой холл. Три квартиры. Звоню в центральную. Дверь открывает красивая женщина в домашнем платье. Здрасте-здрасте, получите, распишитесь, до свиданья, всего хорошего. Стараясь не испачкаться побелкой, спускаюсь по той же лестнице.

На улице начинается снег. Как всегда, по расписанию. Крупные редкие снежинки медленно падают вниз и тают на асфальте. Я застегиваю купленный в сэконд-хэнде плащ. Хочется есть. В кармане лежат несколько купонов на десятипроцентную скидку. С другой стороны, у меня еще четыре адреса плюс один тут, совсем рядом. Я не люблю опаздывать, а это эвфемизм словосочетания «поем потом».

Это моя дополнительная работа. Кое-кто — например, тот, к кому я иду — наверняка считает ее основной.

Во дворы. Вон эта дура двенадцатиэтажная торчит, наверное, скоро развалится к чертовой матери, даже ломать не надо будет (а их и не ломают). Настоящие трущобы.

Вхожу в подъезд. Маленького лифта давно нет, большой, надеюсь, работает, иначе кранты. Нажимаю на кнопку. Идет. Пришел, зараза, родимый, без дверей, хрен знает, как он еще ползает. Перешагиваю дыру в полу, аккуратно встаю на толстую фанеру, положенную кем-то на кое-как приколоченные доски, мне на последний этаж, нажимаю соответствующую кнопку, лифт движется душераздирающе медленно, его регулярно встряхивает, он гремит, скрипит и вообще ему нехорошо. Борюсь с желанием выйти к чертовой матери на ближайшем же этаже — смысла все равно нет, по черному ходу тут идти еще страшнее.