Владимир Топилин - Остров Тайна

– Никифор Иванович?! Мельников? – голос на нарах задрожал удивлённой радостью и тут же потух. – Никак не ожидал… знать и вас, как нас.

– Да уж. Есть такое дело. Собрали зараз всю семью. А вместе с нами ещё три семьи здесь. Всё хозяйство бросили, даже двери на щеколду не закинули, – с болью в сердце рассказал Никифор, стараясь рассмотреть товарища по несчастью, но не мог узнать.

Перед ним, вытянувшись во всю длину нар, лежал старик с сухими, скрюченными руками. Заросшее щетиной лицо. Густые, седые волосы скатались комками. Ввалившиеся глаза. Вытянутое, осунувшееся, морщинистое лицо. Худые плечи как у подростка. Накрытый какими-то старыми лохмотьями, он напоминал умирающего столетнего старца. Никифор Иванович отлично помнил, как в прошлом году, летом, на Ильин день они бражничали у него на веранде. Тогда хмельной Илья от избытка радости подлез под годовалого бычка, спокойно поднял его на себе и закинул в реку, чтобы тот не лез в огород. Казалось, что в этом богатыре земли Сибирской собрались все силы предков, которые не кончатся никогда. Но сейчас он стал неузнаваем. А ведь ему было чуть больше пятидесяти лет.

Увидев замешательство Никифора, Илья слабо улыбнулся, поправил сухой рукой волосы с лица:

– Что, не признал? Да… нас теперь никто не узнает. Мы сами друг друга не узнаём! Ты меня шибко за руку не бери, я болею, в болоте застудился. Чахотка привязалась, помру скоро.

– Как так, помрёшь? – топтался на месте Никифор. – Ну, ты это, того… Перестань так говорить. Мы ещё с тобой ого-го! Бражки-то попьём! Да быков по ограде потаскаем!

– Спасибо, товарищ мой уважаемый, за добрые слова! – слабо улыбнулся Илья. – Одначесь, не надо меня успокаивать. Я сам знаю, что говорю. Супруга моя, Варвара Егоровна, месяц назад как померла. Кажну ноченьку к себе зовёт, а я иду, иду потихонечку за ней! И так это мне хорошо! Знать, скоро помру. Там у меня, на могилках, рядом с ней место оставлено, а по другую сторону – брат мой с женой похоронены, за ними – два племянника. Много нас было, сам знаешь. А вот посмотри-ка, как болото к себе прибирает. Голодно тут, ох, как голодно. Норму по окладу лежнёвки никогда не выполняем, а потому и продукты урезают. С местным промыслом тоже туго. По лету дело было, что загнали мужики гурьбой сохатого в топь, окружили и полезли с топорами на него. Тому, понятное дело, деваться некуда, увяз, а вместе с ним и трое мужиков наших. С голодухи к нему подобраться быстрее всех хотели, на спину попрыгали, да вместе с ним и утонули. Так и не попробовали мясо. Что тут скажешь?

– В ентих краях три подруги лютуют: холод, голод да смерть! – и с тоской посмотрел на Никифора. – А ить и вас они приберут. Мы-то хоть лето продержались, не так холодно было, а вы… к зиме пришли. Не вовремя…

– Да что ты такое говоришь! – в страхе проговорил старший Никифор, отстраняясь на шаг от нар. – Разве можно смерть раньше времени сурочить?!

– Здесь, товарищ ты мой дорогой, никакого наговора нет, – спокойно ответил Илья Иванович. – Оно знамое дело, проверенное. Когда нас пригнали сюда, нам тоже другие люди, что до нас были, так говорили, а мы не верили, плевались. Теперь их нет, наших половину тоже закопали.

Никифор молчит, не знает, что ответить. В другой раз бы прыснул резким словом в ответ, но случай не тот. А между тем Илья продолжал и сказал свой вывод, от которого едва не остановилось сердце:

– На смерть нас сюда всех пригнали. На смерть! Рано или поздно – все мы тут помрём. А на наше место новых людей пригонят, чтобы было кому хоронить. Я это давно понял, когда первый месяц лежнёвку выложили. Главное в этой политике не дорога. Дорога она что? Будет или нет – неизвестно. Важное для них, чтобы нас… искоренить. А более другой причины нет.

Никифор Иванович – что пень гнилой. Наполовину пуст, но ещё не упал. Знал же, догадывался обо всём, но реальность скосила. Лучше не видеть конца, наверное, было бы легче. Что сейчас делать? Как теперь жить и работать? С чего начинать?

На этот вопрос Илья Иванович тоже знал ответ:

– Тут делать нечего. Как-то надо свои дни проживать. Потому как вы вновь прибывшие, без крыши над головой, прошу вас к нам жаловать, покуда свои стены не поставите. Сколько вас душ будет?

– Наших-то?! – хмуро переспросил Никифор. – Одиннадцать человек, но тут пока восемь. Анна с больными ребятишками на заставе осталась.

– Ну, восемь человек – поместимся! – бодро ответил Илья Иванович. – На пустых нарах места много! Занимайте ту половину, – махнул рукой к двери и понизил голос:

– Да только предупреди своих-то, чтоб ко мне близко не подходили. А с домом не тяни! Пока бабы кашу варят, место присмотри, да лес валить начинайте. Скоко вам Коробейников на постройку дал?

– Четыре дня, – сухо ответил Никифор.

– Как и нам. А только знай, что первый день уже идёт!

– Как идёт? Мы же только что пришли…

– А кому это антиресно? Никому. Так что время зря не теряйте, быстро свою избу ставьте. Как стены начнёте поднимать, бабы пусть печку сразу набивают из глины. Думаю, пока силы есть, в срок успеете под крышу загнать. Что не успеете, так потом доделаете. Инструмент-то есть?

– Инструмент? Дали… по одной пиле на две семьи. Да по топору.

– Вон как! Тогда тем более, проворнее быть надобно. Наш-то инструмент весь у мужиков на работах, помочь нечем, – высказал Илья Иванович, закрывая глаза.

– А когда же мужики с работы придут?

– А вот как темнеть начнёт, так и придут, батюшка, – ответила за отца Прасковья, чувствуя, что тот устал от разговора. – Пойдёмте, я вам всё покажу.

Они вышли на улицу. Прасковья и ещё несколько женщин быстро разместили прибывших на временное место жительства. Семьи разошлись по указанным баракам. Среди ссыльных в посёлке оживление по случаю вновь прибывшего этапа. Люди знакомились друг с другом, разводили большие костры, варили обед. Мужики ходили рядом, высматривая места для новых домов. Кто-то из детей убежал к месту работы.

Прошло немного времени. В глубине серого дня со стороны болота послышались глухие шаги. Из тумана проявились расплывчатые фигуры. С каждым шагом они становились всё яснее, пока наконец-то не превратились в усталых, замученных узников острова Тайна. Всего человек тридцать. Мужчины, женщины, подростки. Тяжёлая поступь, обвисшие плетьми от тяжёлого труда руки.

Они вышли на берег, сухо поприветствовали своих братьев по несчастью. Кто-то интересовался малой родиной, другие просили закурить, третьи спрашивали еду. Чувствовалось в этом общении что-то далёкое, знакомое, как вчерашний день. Со стороны казалось, что две бригады лесорубов разошлись недавно, а теперь встретились после тяжёлой, трудовой смены, обсуждая объём работ и план, быт и досуг после работы. И только странное, напряжённое отношение друг к другу, будто взведённый перед выстрелом курок: кто мы здесь? Зачем мы здесь?