Ольга Толмачева - Чудо

— Слезы твои благодатные, Анна! Идут из самого сердца. Господь услышит тебя! Я буду молиться. — Глаза отца Никодима влажно блеснули.

— Ох, батюшка, говорите вы складно, сладко. Уху приятно слушать. Словно и не с вами я разговариваю — с самим Создателем. И на душе легко, приятно. И всё–таки сдаётся мне, я вас где–то встречала. Вы давно в городе–то?

— Недавно.

— А сами откуда родом?

— Из Курманаевки — здесь, неподалеку.

— Я и говорю, лицо знакомо: светлое, благородное. И я до замужества там жила. И брат мой там, и племянник. Кустова я в девичестве. Может, слыхали?

— Кустова?

— Дом наш на пригорке стоял, в ряду первый. Около мельницы.

Отец Никодим задумался, потом радостно вскрикнул:

— Так ты — Нюрка?

— Так говорю же, Нюрка я! А вы все — Анна, Анна! — Больная поднялась на локте, подсунула под спину подушку и присела в кровати.

Спокойное, невозмутимое лицо священника вдруг озарилось волнением.

— Нюра! А меня–то помнишь? Я Ваня. Ваня Молоносов! — Он присел рядом. Схватился руками за серебряный крест.

— Ванечка? — охнула Нюра. Жалобно посмотрела в лицо, отыскивая знакомые черты. — Я и чую, где–то встречались…

Она потянула на себя одеяло, стыдливо прикрываясь. Суетливо продрала пятернёй волосы. Скрутила на затылке пучок.

— Что же ты, Нюра, болеть–то вздумала! Помирать собралась! — Отец Никодим рукой хлопнул себя о колено, вскочил. Возбуждённо прошёлся по комнате. Схватился за голову…

— Сама не понимаю, — прошептала Нюра. Её щеки запылали.

Они взволнованно замолчали.

В тишине комнаты было слышно, как потрескивает фитилек оплавленной свечки, освещая отрешённый лик Богородицы.

— Стало быть, ты, Ваня, священником стал, — наконец, сдавленным голосом вымолвила Нюра.

— Да, Нюра, священником… А ты, стало быть…

Свечка погасла.

— А помнишь, — батюшка присел на кровати, взял больную за руку, — как сено ворошили, в телегу складывали. Ты сверху на возу, я снизу вилами подаю…

— Как не помнить, Ванечка. Душистое сено, сухое… — Нюра перевела дыхание.

— Колючее, за воротником скребло… — отец Никодим повёл плечами. — Звезды помнишь? Острые, огромные, как блюдца… Летали…

— А ягоды в траве? На солнце запеклись… я слаще не пробовала…

Они снова замолчали.

— Ты, Нюра, поправляйся, — справившись с чувствами, спокойно сказал батюшка. — А я буду просить Господа, чтобы он принёс исцеление. Сдаётся мне, ещё не все земные дела ты разрешила. Веруй и надейся. И Господа не забывай.

Отец Никодим подошёл к иконе и прочитал молитву.

Дверь приоткрылась. В комнату встревоженно заглянула сноха:

— Батюшка, не надо ли чего? — Плаксиво спросила: — Как вы, маманя?

— Собирай, Вера, стол, — распорядилась Нюра и опустила ноги с кровати. — Самовар заводи, неси пироги. Будем батюшку угощать.

Скрипнув, дверь мгновенно закрылась. И сразу же за стеной раздались оживлённые возгласы и топот шагов.

— Не побрезгуйте, батюшка. Пойдёмте к столу. — Нюра ногами нащупала тапки. Медленно, опираясь о стену, встала. Отец Никодим протянул руку.

Забыв про страх провалиться, Раечка бесстрашно неслась по мосту. Ветки ивы хлестали лицо, мостик возбуждённо раскачивался, скрипел, угрожал опрокинуть, но Раечка этого не замечала. Она со всех ног мчалась к подружке. Подбежав к дому Валентины, заколотила в окно. Из будки возмущённо заголосил пёс.

В избе спали. Вскоре в задней половине загорелся свет, метнулись тени по потолку, стукнула щеколда. На крыльце появилась Валя. Она была заспана и встревожена.

— Фу! Молчи! — приказала псу. Он яростно служил хозяйке. — Раиса? Ты ли? Случилось что? — Невидящими глазами подруга всматривалась в темноту.

— Ой, Валя! Чудо! Настоящее чудо! — воскликнула та, задыхаясь. — Нюра–то… — Она перекрестилась.

— Что? Померла? — охнула Валентина и тоже перекрестилась.

— Тьфу ты! Не померла — ожила! — Глаза Раисы округлились от восторга. — Чудесным образом исцелилась. Батюшка причащал, к смерти готовил, а она встала с постели и пошла.

— Да ну?! — Подруга всплеснула руками.

— Пошла — с Божьей помощью! На дворе уж все собрались, часы считали… — Раечка тряхнула кудряшками. — А она — глядь — к народу выходит. Пироги, говорит снохе, на стол ставь. Что–то я проголодалась…

— Так и сказала? Проголодалась?

— Вот те крест! Вся деревня в свидетелях! — Рая размашисто перекрестилась.

— Да замолчи ты! — Валентина швырнула в неунимающегося пса чем–то тяжёлым. — Как? И пошла? Своими ногами?

— Своими — чьим же? Чудесным образом пошла! Я и говорю — Чудо! Неподдельное чудо!

— Вот оно — слово Божье, молитва благодатная!

— Лежу, говорит, уж почитай два дня некормлена. А ещё баню строить.

— Так и сказала? Баню строить? Ну, чудеса!

— Вот что значит истинно веровать!

— Вот бы и моего ирода от зелья отвадить… — размечталась Валентина.

— А ты верь да молись. И к батюшке сходи. На все воля Божья. Чудо! Истинное чудо! — запричитала Рая. — Ладно, я побегу, скажу бабке Марье, — засобиралась она, спохватившись. — Завтра в город поеду, в храм, вставать рано. И ты иди, застудишься, — увидела у подруги босые ноги.

— А шляпка? Где твоя шляпка? — вдруг заметила Валентина.

— Да ну её, шляпку! — Рая вынула из кармана свёрнутый «пирожок» — Платок лучше — к калошам!