Евгений Гропянов - В Камчатку

И все же Атласов упустил наст: весна разразилась бурно, в одну ночь захлестал дождь, снег поплыл. Атласов был взбешен. Он поносил нерасторопность казаков, и даже Луку, попавшегося под горячую руку, обругал непотребными словами. Лука взвился: что он пес безродный, что ли; хотел было пойти на Атласова с кулаками, но вовремя опомнился и сдержался. Атласов утих к вечеру и, чувствуя вину перед Лукой, подошел к нему, положил руку на плечо, сказал:

— Вот так-то, старый товарищ… Куковать будем. Дай-то бог, чтоб Кецай слово сдержал и нас не тревожил.

Обида у Луки отлегла.

Когда казаки, окончательно оправившись от ран, увязывали свои пожитки, чтобы продолжить путь, прерванный весенней распутицей, Кецай, прощаясь с Атласовым, сказал:

— Вниз не ходи. Летняя дорога за рекой Тигиль болотистая. Не верь и березовым лесам. Среди них топи. Иди по долине Тигиля.

Кецай давал верный совет: ведь теперь род его имел великую поддержку в лице казаков, он мог идти войной даже на олюторов, и терять грозных союзников он не хотел. (Атласов как-то обмолвился, что помочь Кецаю он всегда поможет, если особая нужда возникнет, и Кецай запомнил эти слова.)

И все же Атласов пренебрег словами Кецая. «Хитрит, — думал он недоверчиво. — Долину Кецайка знает, как свою ладонь. Только свистнет, и коряки из-под земли вырастут, как грибы. Тогда и не спрячешься. Лучшая дорога — своя дорога».

Он высказал Луке свои опасения. Тот, подумав, согласился: «Чем черт не шутит». Однако, перевалив один увал, затем второй, у реки Напаны, притока Тигиля, они наткнулись на мокрую хлябастую тундру. Она лежала перед ними ровная, зелено-рыжая и прохладная. Она была безмятежна непокойна. В невидимых озерцах крякали утки. «Кря», — скажет одна. «Кря-кря», — ответит другая. И тихо вновь. Лишь ветер шелестит по низкому кустарнику, будто проверяет, на месте ли птичьи яйца. И воздух, кажется, гудит, как надвигающийся на тебя смертельный враг — комар. Но комариная пора еще не настала.

Сейчас Атласов корил себя, что не послушался совета молодого тойона. Но кто мог знать, оправдывался он, что слова тойона не ловушка, а чистая правда. Он вспомнил, что Кецай смотрел прямо ему в глаза, когда рассказывал о дальнейшем пути, и это его сейчас смутило.

— Надо к долине вертаться, — предложил Лука.

— Что верно, то верно, — согласился с ним Атласов. Он заставил казаков еще раз проверить ружья, осмотрел вместе с Еремкой тощих оленей. В затишке запалили костер. Набрали чистой прозрачной воды из ручья.

— Перед дорогой такой и почаевничать не грех, — сказал Атласов казакам. Те с радостью согласились, и Атласов наскреб из своих сокровенных запасов щепотку чаю: если ее хорошо проварить, на котел достаточно. Вытащили и сушеную рыбу, которой, хотя и в небольшом количестве, снабдил их Кецай.

За рекой Тигиль, утыканной тальниковыми островками, власть Кецая обрывалась. И началась та незнаемая, будоражащая воображение земля, которую Кецай назвал землей медвежатников, людей, спокойных по своей натуре, хотя и воинственных, если приходилось защищаться им от посягателей на их владения.

В земле медвежатников переплелось все: реки и горы, да не простые горы, а огнедышащие; цветущие долины и не менее красивые коварные болота; стройные тополевые леса и согнутые каменные березы; высоченные заросли травы-шеломайника и стелющийся по земле стланик. Но более всего удивляли горячие источники, или, как их здесь называли, ключи. Течет среди снеговых берегов речка. Не такая уж и широкая — шага три или четыре, и вода в ней при морозе, когда, кажется, все живое должно было превратиться в сосульку, не замерзает. Она парит — горячая. Раздевайся, залезай и блаженствуй. Ну, чем не рай! Вся человеческая усталость остается в воде, и наделяется человек силой подземных духов, а может быть, и пихлачей, и тогда он на многое способен.

Вскоре казаки увидели и самих медвежатников: невелики ростом, но коренасты и косолапы, были они смуглы, редкобороды, право же, видом своим зыряне и зыряне; одеты медвежатники в летние кухлянки из оленьей кожи, отороченные собачьим мехом. Потом, тщательнее разглядев медвежатников, которые сами себя называли ительменами (а казаки нарекли их камчадалами), они отметили, что губы у них весьма толсты против русских и рот тоже великоват, прямо-таки большой рот. «Недаром медвежатники, правду говорил Кецай, — думал Атласов, — давненько, видать с хозяином тайги побратались».

Сколь ни страшны были рассказы о медвежатниках, нравом они оказались поспокойнее коряков. Однако при всем спокойствии, размышлял Атласов, спокойствии, которое оказалось впечатлением первым, а поэтому, как он считал, и неверным, медвежатники-ительмены проявили свою тонкую, непонятную хитрость: они пропустили отряд по долине Тигиля к перевалу через Срединный хребет — цепь высоких заснеженных гор, уходящих к югу. К еще большему удивлению Атласова, они не отказались дать проводника, что и настораживало и предполагало говорить о хитрости медвежатников.

Проводник из ближайшего острожка, низкорослый, молодой, улыбчивый, шел впереди с Енисейским, шел легко, не потревожив торбасами и камешка. Казаки, наученные осторожности и начинающие впитывать в себя привычки и повадки местного населения, ступали по тропе непринужденно; и только изнуренные олени изредка спотыкались, и тогда камни шуршали и пощелкивали маленькой лавиной. На седловине решили сделать привал.

К Атласову подошел проводник и, тронув его за руку, пригласил идти за собой, только тихо. Они остановились на краю обрыва. Проводник протянул руку вправо. На площадке, нависшей над обрывом, развернувшись вполоборота, высоко держа тяжелые витые рога, стоял горный баран, или, как его еще называют, чубук. Он всматривался в пришельцев настороженно, словно желая спросить: «Кто вы?»

— Эге-ге-гей! — крикнул что есть мочи Атласов.

Чубук, вздрогнув, бросился с площадки в обрыв и пропал.

— Ух! — выдохнул восхищенно Атласов. — Ну и силен.

— На рога упал, — сказал уважительно проводник. — Молодой. Далеко теперь.

Долина реки Камчатки встретила казаков благодатным теплом. Отгороженная от северных холодных ветров Срединным хребтом, долина напомнила Атласову о родных местах.

Проводник, одаренный ножом, счастливый, вернулся в свой родной острог. Уходя, он сказал:

— Остерегайтесь еловских. С ними даже мы хотим жить в мире.

Река Еловка служила притоком Камчатки и обойти ее можно было, лишь свернув резко к югу. Атласов поначалу решил не будоражить еловские острожки. Однако страсть к новому, неизведанному, страсть, толкавшая его всю жизнь в походы, затем рассуждение: «Раз я пришел сюда, должен все увидеть сам», изменили его планы.