Евгений Гропянов - В Камчатку

— Мамку проведай и деда, — тихо попросил Ивашка.

— Хорошо, — ответил Петр, почувствовав, как заматерел с этого года его сын.

— Ну, а Даниле скажи, — продолжал он, — что если оженится, то пущай женку ведет сюдыть. Неча ему мыкаться в чужих. Он знает, с ним говорено. А ты напомни, коль дело у него сладится. Нам с тобой много не надо.

— А че ему жениться, нам и так хорошо с ним.

— Оно так, да не так, — хмыкнул Петр. — Помоги мне этот мех увязать. Придави… Молодец, сила есть, скоро и в службу.

— Праздных местов у них нема, справлялся…

— Ишь ты…

— Жди, говорят, пока все живы…

— Пока… И слава богу, что крестов кроме Волотькиного в земле этой раз, два — и обчелся… А будут. Чует мое сердце. Земля богата… Жизнев она потребует — будь здоров сколько. Атласов землю за переливами видел… Никто не знает, что на ней. Курильцы заложили тропы, ни пройти, ни проехать. Воевать их придется. Вдруг в тех землях городы каменные, купцов тьма-тьмущая… Торговлю заведем. А, Ивашка? Будем мы с тобой купцами. Дощаник купим, в Китай поедем…

— В казаки хочу, земли новые видеть хочу.

— Вот и найдем, что там Волотька узрел, — придавая серьезность разговору, сказал Петр.

— И найду! — Ивашка вскинулся с такой страстью, что Петр вновь уважительно отметил про себя, что Ивашка входит в ту силу, которая ему неведома еще, но весело будоражит кровь.

…Когда последняя нарта с казной тронулась, Петр крикнул на прощание:

— Помни, сын!

Ивашка не смог ответить, только проглотил ком, застрявший в горле, и махнул рукой вслед отцу.

В Якутске камчадальская казна встречалась с осторожностью. И хотя воевода стращал, чтоб и муха не могла подозревать о ее появлении в сибирском граде, однако к ее дню на улицах ощущалось какое-то необычайное оживление. Воевода отдал приказ тайным людишкам не спускать глаз с гулящих (ими богат Якутск) и все их злостные намерения пресекать; охрану пути следования казны к государевым амбарам усилить; особо любопытных (что привезли и сколько, какова цена здесь и в Московии) запоминать, личность установить, доподлинные ли они.

Подводы, увязая в песке, втягивались в жаркий город. Казаки с ружьями на коленях сидели по бокам. Им кричали. Они только улыбались знакомым.

Петр искал глазами Овдотью: вдруг да решится встретить его хотя бы издали. На миг показалось, что прошагал, отворачиваясь десятник, поровший его, но ошибся.

У государевых амбаров подводы стали. Казаки соскочили. Поставив ружья в козлы, перекрестились: доехали.

— Слышь, Петька… — Петр развернулся: перед ним стоял воеводский казак Андрюшка, тот самый, который про Овдотью последнюю весть принес, — слышь… — и он поманил его пальцем.

Они отошли на десяток шагов, и Андрюшка тихо сказал:

— Слышь… ты к Овдотье ни-ни… забудь… мужняя она теперь… мужика ее… слышь, знаю, зверь… На тебя зол… У дома, говорит, увижу — порешу… Он может, за так он не стращает…

Горько было слушать Петру казака. Как ни готовил он себя к такой вести, но представить не мог, что она будет удушливо проста.

— Слышь… ты не серчай, что сразу… потом легче будет… — заговорил торопливо Андрюшка, и по его голосу Петр понял, что жалеет его.

«Дожил… Его, Козаревского, и жалеть, и наставлять». В груди сдавило.

— А ты… слышь… не ярись, — будто издали услышал он участливый голос, — меня побей, полегчает.

Вмиг вернулось все на свои места.

— Ивашка жив? — спросил Андрюшка.

— Вечером ко мне загляни, — сказал Петр, — а счас меня ждут.

— Чего, Петруха, смурной? — заинтересовались казаки. — Вести дурные?

— Хуже смерти, — ответил Петр. — И чего они не принимают казну? Эй! — крикнул он зло в сторону казенного домика, в котором скрылся их старшой Верхотуров. — Небось жрете, а мы животы поджимай!

Казаки, смеясь, его поддержали. Верхотуров, красный от ярости, выскочил и почти побежал к подводам, придерживая палаш, волочащийся по песку.

— Ты, Петр, хайло не разевай!

— А мы что! Не жрамши подохнем!

— По батогам соскучился! Напросишься!..

Казаки насторожились и покосились в сторону ружей.

— Завтра после полудня обещались деньгами, — уже миролюбивее продолжал Верхотуров. — Сейчас они свою охрану выставят… Не загуливайте… Скоро и назад.

— Знамо, — отвечали умиротворенные казаки и стали снимать с подвод свои кожаные мешки.

— Петр, а ты подь сюды, — позвал Верхотуров. — Тут мне шепнули: в Якутске помнят Анну, допытываются, почто легко отделался, кто твой укрыватель.

— Десятник шныряет… — убедительно сказал Петр.

— Может, и он, — легко согласился Верхотуров. И добавил. — Без тебя мне обратная дорога не впрок.

— Ты не злись на меня, Верхотуров, это я ссобачился…

Верхотуров улыбнулся, поправил палаш и, не спеша переставляя крепкие прямые ноги, направился к домику.

В избе Петра жила дальняя родня Анны: какие-то две тетки, толстые, неопрятные, мужичок, низкорослый, вьюнистый; чуть позже, когда Петр пристроил мешок у лавки и ополоснул лицо, появилась девка лет двадцати, очень похожая на Анну. Петр никак не мог вспомнить, кто она. Оказалось, Клавдя, племянница теток. Петра она видела в первый раз, поэтому смотрела на него с любопытством. Родня, неразговорчивая, открещенная. Мужичок и тот за теток прячется.

Петр сдернул, кряхтя, сапоги и лег на лавку.

— Я посплю, — сказал он. — Кто заявится ко мне — толкните.

Тетки недовольно поджали губы: у-у-у, проклятый, чтоб ты сгинул. Мужичок облегченно крутанулся в дверь, к соседям, пошептаться. А Клавдя, поглядывая на устало спящего Петра, стала прибираться: чугуны бесшумно расставила, одежонку по-за углам распихала, по полу веником прошлась. Поглядывая на спящего Петра, она невольно приравнивала к нему Анну, и помимо своей воли ей думалось, что Анна с таким крепким мужиком должна была быть счастлива. Она хоть и жалела Анну, однако, зная от теток о чертах ее характера — придирчивость, эдакую державность, которая прорывалась у нее довольно часто, доводя даже родных до рыданий, сейчас, помимо воли, выискивала оправдание Петру, оправдание, которое, как ей казалось, она и нашла и которое вынуждена теперь тщательно скрывать. Она поставила себя на место Анны и покраснела: сердце зашлось. Оглянулась, не видит ли кто…

Петр спал на спине, опустив руку на мешок. Длинные волосы разметались. «А уж седой», — отметила Клавдя. «Не дай тебе бог такого Петра», — говорили ей, жалеючи, тетки. Они присмотрели ей жениха из купецких, непьющего, с долей в отцовской лавке. Клавдя видела его, и он ей понравился: белокурый, веселый. Сейчас же, приглядываясь к Петру, она улавливала во всей его фигуре ту притягательную силу, о которой никогда не догадываются мужики и которую могут отличить только они, бабы. Что за сила, объяснить Клавдя вряд ли могла, только в купецком женихе разгуливала задержавшаяся молодость без тайной Петровой силы. И Клавдю опечалило нечаянное открытие, хотя она знала, что от судьбы никуда не уйдешь, тем более от свадьбы.