Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах

— Сладкий ты мой, — стонала она. — Ну еще, так, так, о-о-о! — из нее вырвался вопль.

— Тебе больно? — испугался он.

— Мне хорошо, дурачок, — прошептала она, не открывая глаз.

Выпроводила Рая его глубокой ночью, торопливо поцеловала, в свете тусклой коридорной лампочки были заметны голубоватые круги под ее утратившими свой бархатный блеск глазами, морщинка у губ придавала ей чуть скорбный вид.

— Звони, — равнодушно уронила она и, не сдержав зевок, прикрыла рот ладошкой.

— Завтра, ладно?

— Уже завтра наступило, милый, — улыбнулась она. — Позвони через два дня, ладно?

— Ладно, — вздохнул он. В нем еще осталось чувство неудовлетворенности и скажи Рая, что останься еще на часок, он бы с удовольствием снова растянулся с ней на продавленном, скрипучем диване председателя райпотребсоюза Н.Н. Петухова.

И вместе с тем, шагая по пустынной улице к общежитию, Вадим философски подумал: «Это и есть любовь? То самое сладкое чувство, которое влюбленного мужчину делает покорным рабом женщины? Но я никогда не буду рабом! Тогда, может, вообще не влюбляться?…».

Два года назад, приехав в Великополь и оформившись шофером в «Великопольский рабочий», Вадим изредка стал наведываться в бывший облдрамтеатр на площади Рокоссовского. Нет, слащавые пьесы конъюнктурных современных авторов его не привлекали, после спектаклей, на которых иногда актеров было больше, чем зрителей в зале, в продолговатом фойе с белыми колоннами устраивались танцы под оркестр. Танцы-то и привлекали к концу спектакля молодежь. Начинали собираться к девяти, на втором этаже работал буфет, где было пиво, разная выпивка и неизменные бутерброды с ветчиной и красной икрой. Тогда водку пили стаканами, запивали пивом и закусывали бутербродами с икрой. Называлось это: «сто пятьдесят с прицепом». В городе было полно синих и белых ларьков с пивом, водкой, бутербродами. Идет человек по улице, увидел ларек — пожалуйста, «сто пятьдесят с прицепом». По сто граммов редко пили… Дожидаясь конца спектакля, а дирекция специально в выходные дни прогоняла короткие пьесы, молодежь накачивалась пивом и вином перед танцами в буфете. Непьющий Вадим приходил к самому окончанию спектакля, когда в фойе зажигались яркие огни, а музыканты на эстраде настраивали свои блестящие инструменты. Это было еще до поступления в педагогический институт. Просто негде было убить время, особенно в длинные осенние вечера. С Раей из райпотребсоюза он еще не был знаком. Танцевать он не умел, поэтому выбирал спокойное местечко у белой колонны и наблюдал за танцующими, слушал музыку. Оркестр состоял из аккордеона, электрической гитары, трубы и флейты. Ребята — все они были любителями — лихо наяривали на своих инструментах, а плотно сбитые в разноцветную толпу пары танцевали. Точнее, раскачивались из стороны в сторону. Свет ярких люстр освещал раскрасневшиеся лица, разбрасывал блики от никелированных инструментов. Аккордеон сверкал, как новогодняя елка. Длинные тяжелые шторы спускались до самого пола. Иногда на широком подоконнике, за шторой, безмятежно спал кто-нибудь из сильно перебравших в буфете.

Несколько раз Вадима на дамский танец приглашали девушки, он вежливо отказывался, поясняя, что не умеет танцевать. Одна высокая блондинка с золотым зубом и большим накрашенным ртом, пригласившая его, бесцеремонно потащила в колыхающуюся под музыку кучу, пробормотав: «Не умеешь — научу!». Она водила его в ритме медленного танго, он наступал ей на ноги, толкал растопыренными локтями других, но упорная блондинка все стерпела. Когда закончился танец, деловито предупредила:

— Стой здесь, я тебя приглашу на фокстрот.

Станцевали и фокстрот, блондинка похвалила его, заметив, что он делает явные успехи, всего три раза наступил ей на ногу. Сообщила, что зовут ее Лидой, и работает она в парикмахерской, что на улице Ленина. Бросив профессиональный взгляд на его прическу, прибавила, что мастер у Вадима средний, можно было бы постричь и получше, мол, у него густые темно-русые волосы и «полубокс» ему не идет, нужно стричься под «канадскую польку».

Вальс они пропустили, простояли весь танец у колонны, Лида иногда бросала рассеянные взгляды на танцующих, да и Вадим несколько раз поймал на себе хмурый взгляд худощавого стройного парня с пышной желтой шевелюрой и узкими светлыми глазами. Парень был в сером костюме, из-под которого выглядывал свитер в красную полоску. Перехватив его взгляд, Лида небрежно уронила:

— Васька Голубев, за мной бегает… Да ну его!

Судя по всему, она с Васькой поссорилась и вот назло ему Лида обратила внимание на одиноко стоявшего у колонны Вадима. В девятнадцать лет Вадим был высоким, широкоплечим парнем с продолговатыми умными глазами. Зачесанные назад волосы, открывали высокий чистый лоб, полные губы были красиво очерчены, твердый подбородок свидетельствовал о сильной воле. По крайней мере, так утверждали писатели в романах, которые залпом читал Вадим Белосельский. Он знал, что нравится девушкам, но совсем не пользовался этим, наоборот — сторонился их, сказывалось многолетнее пребывание в глуши. Да и со сверстниками он не легко сходился. Пока так друга и не приобрел. И пусть он там много читал, дед его Добромыслов был образованным человеком, собирал книги и наверняка гораздо больше школы дал Вадиму, все же диковатость, настороженность к людям, особенно первое время, не покидали Вадима. В общежитии холостяков почти ни с кем не знался, лишь приходилось постоянно сталкиваться с соседями по комнате. Наборщик из типографии Петр Лобов — его койка была напротив — и журналист Аркадий Голяк особенно ему не досаждали. Петр любил выпить и часами резаться в домино в Красном уголке, кудрявый Аркаша Голяк пил мало, что было удивительно для газетчика. Впрочем, Аркаша работал в отделе писем и его собственные статьи никогда не появлялись в городской газете.

Он сортировал редакционную почту, шаблонно отвечал авторам. Гораздо больше газетной текучки его привлекало другое: спекуляция одеждой, обувью, предметами быта. Входили в моду хрусталь, импортная малогабаритная мебель, холодильники, транзисторные приемники — все это можно было заказать Аркаше и он достанет, правда, по спекулятивной цене. И сотрудники редакции охотно пользовались услугами Голяка.

Петя Лобов был коренастым, широконосым и губастым, этакий деревенский увалень с «тремя извилинами», как его за глаза обзывал Аркаша. Стригся Лобов коротко, отчего его коричневатые волосы торчали на круглой голове ежиком, в ладони въелась свинцовая пыль. Был он добродушным парнем и даже во хмелю не надоедал и не буянил. Аркаша Голяк был полной противоположностью Пете: кареглазый, юркий, как вьюн, с пышной рыжеватой шевелюрой, завивающейся колечками, узкоплечий, но по-бабьи широкий в заду, Голяк мнил себя неотразимым и частенько хвастался своими многочисленными победами над женским полом. Лицо у него треугольное, нос длинный, глаза нахальные, с бархатистой поволокой, на руках и груди росла черная шерсть, что придавало ему сходство с павианом. Вот что не отнимешь у Аркаши, так это умение красиво изъясняться, он любого мог заговорить, Вадим раз слышал на профсоюзном редакционном собрании выступление Голяка: с апломбом, округло, с литературными примерами и цитатами, но ни о чем. Выйдешь за порог и не вспомнить о чем же толковал Аркаша?.. Впрочем, этим словоизвержением страдали многие в редакции. Как говорили, так и писали: многословно, витиевато, но ни о чем. Но зато не забывали похвалить Никиту Хрущева и советский строй, как самый лучший и справедливый в мире. Такие материалы без задержки проходили через секретариат и быстро появлялись на страницах «Великопольского рабочего». Подобные материалы, как и портреты Хрущева, не сходили и со страниц центральных газет. Почти не появлялись фельетоны, разве что на самые безобидные темы, как нехватка детских сосок в аптеке или хамство официантки в кафе.