Людмила Бояджиева - Сборник рассказов [искусственный сборник]

Из–за поворота сверкнули фары белого автомобиля, я рванулась навстречу, как на свидание с Единственным счастьем… «Же теме…», — всхлипнула Барсукова на заезженной кассете. Взвизгнули тормоза, посыпалось разбитое стекло, что–то тяжелое шарахнуло меня в бедро и отбросило на тротуар… Холодный асфальт под горящей щекой, разорванная до пояса юбка — хорошо! Я знаю, он изменится, он по–настоящему полюбит меня, глубоко и самозабвенно. Будет сидеть на кухне и следить своими горящими цыганскими глазами, как я жарю ему картошку. Нет! Серж станет знаменитым, не хуже Лелюша, мы поедем в Канны, чтобы забрать золотую пальмовую ветвь… Сквозь опущенные ресницы я видела, как убегали от меня, лежащей под дождем, два автомобиля: белый и темный с желто–красной полоской габаритных огней. Веселые огоньки, как в парке аттракционов, — вначале удаляются, а потом возвращаются вновь…

Я попыталась поднять голову — задним ходом прямо на меня двигался автомобиль. Желто–красная праздничная гирлянда мигала совсем рядом. Хлопнула дверца, кто–то склонился надо мной, наступив сияющими ботинками прямо в лужу.

— Ты как? — Рука осторожно отвела от моего лица мокрые волосы.

— Бьен.

— Встать можешь.

— Сова. — Я села, сжимая идущую кругом голову.

— Какой–то подлец вылетел прямо на меня, разбил фару, попытался удрать, толкнул тебя и смылся. Догонять я его не стал… Попробуй подняться. — Мужчина распахнул дверцу и помог мне принять вертикальное положение.

— Тре бьен! — Пошатнувшись, я рухнула в кресло.

— Голова болит? Едем в Склиф! — Спаситель прижал к моей саднящей щеке носовой платок. Я переместила его к носу — ну что за аромат, — Париж! «Же теме… же теме…».

— Ты здорово набралась.

— Категорически не пью. В больницу ехать отказываюсь.

Я с вызовом повернулась к нему. Непокорные каштановые пряди, подбородок с ямочкой, синие внимательные глаза. И тут я поняла, что пьянство — великолепная штука!

… Отбросив мои мокрые вещи, он укутал меня в свой махровый халат. Жарко потрескивал камин, на столике дымился чай, распространяя восхитительно–лечебный аромат малины. Он сидел рядом, в рубашке с засученными рукавами и болтающейся «бабочкой». Он был похож на того единственного, которого гордая принцесса ждет всю свою жизнь.

— «Же теме…», — бормотала я, не в силах вспомнить ни одного русского слова.

— Насколько я понял твою песенку, — это вольный перевод Пушкинского «Признания»: «Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и стыд напрасный. И в этой глупости несчастной у ваших ног я признаюсь…», — почти пропел завораживающий баритон.

— Верно… Куда лучше звучит. Какая же я дура…

— Ты «славная девушка, верящая в спасительную ложь. Но ложь — всегда унижение». — Он протянул мне дымящуюся чашку.

— Да… так говорил отец Никодим.

— Кому отец, а кому брат. Я ему по–родственному мансарду под редакцию отдал. Вроде как бы к небесам поближе… А знаешь, что он еще про тебя сказал? — «Таких не соблазняют. На таких женятся.» Сообразительный, а ведь старше всего на пять лет… Да ты чай–то пей. И называй меня, пожалуйста, Мишей. О, кей? — Он закинул ногу на ногу, продемонстрировав совершенно босые ступни.

— А где ботинки? Я их узнала еще там, в луже. Но не поверила. — Я улыбалась, раскачиваясь на волнах сказочного опьянения.

— Верно: ждала дружка, а подвернулся нервный забывчивый тип, оставивший в офисе очень важные для поездки бумаги.

— Знаю, ты в понедельник в Канны летишь. — С мучительным наслаждением я пробовала на вкус это ни с чем не сравнимое короткое «ты». В следующий раз он не узнает меня, столкнувшись у подъезда, а я не решусь оторвать взгляд от его обуви.

— Ботинки промокли. — Приподняв мой подбородок, Миша посмотрел мне в лицо. Время остановилось. Из серого кокона высвободились и расправились радужные бархатистые крылья. Чуть вздрогнули и, описав вольную дугу, они подняли бабочку в солнечный воздух, — я окунулась в синеву его глаз, расцветая от счастья.

— Так значительно лучше. — Оценил он мой внезапный расцвет. — Тебе придется, Катерина, выбрать другие ориентиры, помимо моих ботинок. Во–первых, я не собираюсь ходить по собственному, хоть и ривьерскому, пляжу в обуви. А, во–вторых, … ну, как–то неудобно, когда ослепительная красавица и классная личная переводчица все время смотрит мне под ноги.

Звонок раздался в тот момент, когда она взялась за дверную ручку, собираясь выйти из дома.

— Маргарита Сергеевна? — Коротко и внимательно глянул приличный молодой человек. — Получив утвердительный кивок, он протянул элегантный саквояж, с которым обычно путешествуют дамы, имеющие драгоценности. — Получите.

Она открыла рот, но ничего не успела сказать — лестничная клетка опустела, в руке с короткими, покрытыми телесным лаком ногтями, дрожал баул. Рита сразу поняла, от кого пришло послание: сердце бешено заколотилось, пастушки на старинном гобелене дрогнули и расплылись в сизом тумане.

Щелкнули золоченые язычки, упруго открылась крышка. В бархатном ароматном нутре оказались лишь две вещи — пара длинных красных перчаток и миниатюрный пистолет. К ним прилагалась записка, исполненная на компьютере, без обращения и подписи. Пробежав послание, Рита опустилась в кресло и перевела дух. — Наконец это случилось, раздумывать и сомневаться теперь некогда.

Спрятав баул в обувной шкаф, она сожгла записку в кухонной мойке. Мощная струя воды смыла корявые черные хлопья.

Через двадцать минут Маргарита Сергеевна вошла в массажный кабинет частного оздоровительного центра, где уже два года вела прием пациентов.

— Вас ожидает госпожа Крутицкая, — сообщил по селектору строгий голос регистраторши.

— Пригласите через пару минут, — попросила Рита, одевая поверх свитера и узкой юбки темно–синий халат–кимоно с эмблемой клиники. Не глядя в зеркало, прошлась щеткой по коротким волосам и посмотрела на свои руки: они уже не дрожали.

Косметический массаж — процедура скорее эстетическая, чем лечебная, не требующая особой выносливости и силы. Хотя именно этими качествами Рита обладала с избытком. Учась в мединституте, она собиралась стать хирургом–ортопедом, отдавая избыток энергии спорту. Особенно любила Марго стрельбу и лыжи. В ту пору она была похожа на резвого подростка — мальчишеские стрижка и фигура, бледное, не тронутое косметикой лицо.

Лишь к тридцати годам Марго нашла новый женственный стиль, и все сразу заметили, что она похожа на Лайму Вайкуле — высокие брови над прозрачными светлыми глазами, сочный, красиво изогнутый рот, рассыпчатая солома прямых волос, что–то тягуче–прибалтийское в неспешной речи.