Людмила Бояджиева - Сборник рассказов [искусственный сборник]

Как же мы жили без «танго»? Без стрип–клубов, дискотек, Макдональдса, элегантных автомобилей, пейджеров, плейеров, как обходились без мобильников? Информацию о борделях подчерпывали из рассказов Куприна и слово «проститутка» использовали не для обозначения род деятельности, а в к качестве грубого ругательства. О девушках, сделавших берущих деньги за секс знали по расфуфыренным красоткам, фланирующим вдоль улицы Горького и вычитывали в рубрике «Их нравы», вскрывавшей язвы загнивающего капитализма.

Профессию выбирали по степени полезности обществу: космонавт, учительница, врач. Наиболее хорошенькие и продвинутые (этих ничем не удержишь) мечтали о киносъемках и приключениях.

Не рвались мои сверстницы и в фотомодели. Модели существовали в статусе манекенщиц при скромных домах моды, где демонстрировали одежду и снимались для журналов типа «Рукоделие», «Сделай сам», в которых приводились инструкции по вязке свитеров и прочему изготовлению пули из кабачковой икры. Нельзя сказать, чтобы увлекательно и престижно.

Промелькнула во французской кинокомедии информация о неких девушках по вызову. Они работают в агентствах, умны и образованы, при этом не носят белья даже в авиационных перелетах. А клиенты — миллионеры и шахи с дипломом Сорбонны, готовы к вечной любви и законному браку. Поахали и забыли. Модной профессия не стала, не было экономической и социальной предпосылки.

Я, например, хотела стать ботаником. Нет, не шизанутой интеллектуалкой, заплесневевшей от библиотечной пыли, а волшебницей, колдующей среди ванильных ароматов тропических теплиц. В дошкольном возрасте девочку привели в сухумский Ботанический сад. Она со слезами ушла, чтобы вернуться навсегда. К рододендронам, лилиям Виктория, лимоновым деревьям и банановым пальмам. Но сад перебили тигры. В цирке выступала дрессировщица Ирина Бугримова — редкая красавица, властная повелительница диких зверей! Тигры обожали ее и прямо стелили свои полосатые шкуры, падая штабелями под сверкающие сапожки! Потрясенные зрелищем, мы с Лариской отправили письмо в журнал «Юность», умоляя срочно ответить на вопрос: как стать укротительницей? Мы трепетно ждали, дрессируя Ларискиного кота. Нам не ответили, и мечта как–то увяла. Да ведь не сошелся же свет клином на тиграх?

На экранах появились голливудские «Три мушкетера». Как ловко «дрессировала» судьбу обольстительная миледи! Но где получить диплом авантюристки? Учебником стала художественная литература, изобиловавшая элегантными пройдохами в мужском варианте от Бендера до Феликса Крула. Кое что в технике покорения обстоятельств прояснилось.

Знаете, что коллекционировали тогда самые продвинутые юные леди? Фото киноактеров. Их продавали в киосках по семь копеек. Мордюкова, Рыбников Ларионова, Симона Синьоре, Жерар Филлип, Беата Тышкевич — старательно отретушированные, в основном черно–белые портреты. Заглядывая в осененные бархатными ресницами глаза кинозвезд, девушки не сомневались — вот они, подлинные счастливчики. На работе постоянное вращение среди Стриженовых и всяческих Лановых, в личной жизни — бесконечное купанье в лучах славы. Для них вздыхает далекий теплый океан, их венчают лавры международных фестивалей, принцы в длинных кадиллаках умыкают их на свидания. Поклонники, популярность, деньги… Нет, о деньгах мы не думали. Зачем они, если покупать нечего?

Ни кулинарных изысков, ни украшений домашнего быта, ни шмоточных женских радостей в госторговле не наблюдалось. Вообразите: все нужно делать самой. Пирожные из детской каши, люстры из пустых бутылок, дубленки — из сторожевых тулупов.

Сражение с иностранной фирмой давалось не просто — надо было держать руку на пульсе и напрягать творческий потенциал не слабее Коко Шанель. Знаменитый кинорежиссер привез журналы «Вог» — вздрогнуть и умереть. А потом закупить наперниковой ткани и строчить на столетнем Зингере обалденные эксклюзивные модели. Состязание юной малоимущей москвички Эллочка с миллионершей Вандербильд, запечатленное в двадцатые годы Ильфом и Петровым, стало символом эпохи «самопала». Но какие впечатления, эмоции, страсти! Я красила песца голубыми чернилами и обшивала им джинсовый сильно приталенный пиджачок. Пострадала ванна, руки, мебель, одежда, отношения с домочадцами и животными. Но когда появилась в самом центре модной тусовки, ощущение было непередаваемое. Шок, обморок, шестой элемент. И так каждый день! Ни дня без подвига.

Может, все эти ухищрения — красный стрептоцид, мелькание спиц, трехчасовая очередь за гедееровским бюстгальтером (пока достоялся, остались лишь на два размера меньше) — драгоценные трофеи, вырванные у плутоватой судьбы, закалка характера, прививка выживаемости? Признайтесь, вовсе неинтересно, когда есть все. И что еще хуже — все есть у всех. Скучно.

Теперь у нас появились вещи — все, что угодно для головы, для тела, для живота. Есть в чем и куда пойти. А музыка, видио, фильмы? Восторг, пир духа! Но почему тонущие в обвале звуков тусовки чреваты взрывами ярости, свеженькие, как у Барби, мордашки, омрачены печатью безысходности, скуки и все чаще, что бы хорошенько оттянуться, юным и благополучным требуются допинги? В чем дело, съел вы что–нибудь? Догадываюсь, где таиться отрава: обилие удовольствий, широта свобод несут в себе яд пресыщения. К нему привыкаешь, требуя увеличения дозы. Порог чувствительности снижается, а круг допингов, увы, ограничен. Курево, напитки, колеса — и ты уже в отстое. Секс, секс во всех вариантах, сплошной секс — тошнит. Вещи, развлечения, вещи, и снова лбом об стенку — обрыдло. Границы дозволенного отступают: свободней, рискованней, круче, еще круче… А дальше что? Все — по барабану. Ватная усталость, тупое осатанение. Может, иногда стоит волевым порядком сесть на «диету»?

Представьте: во времена Пушкина обольстительнице стоило лишь показать носок туфельки из–под трехслойного подола, чтобы героя охватила любовная горячка и он, в жару и белой шелковой сорочке писал при свечах нечто гениальное, а потом стрелялся с соперником на розовом утреннем снегу. Вздутая ветром юбка Мерлин Монро потрясла мир своим вопиющим эротизмом. Сейчас, чтобы задеть за живое, на киноэкране надо выпустить кишки, завернуть что–то криминальное, горяченькое вроде лесбо–педо–садо. И что же? Все гуще размазанные по асфальту мозги, свирепеют извращенцы–маньяки, звереют рабы основного инстинкта, но нам не страшно, не больно, не интересно. Снова та же стена — облом, завал, тупик.

Жалко, хоть плачь. Когда вспоминаешь рыдания зрительного зала над робким трепетом «Шербургских зонтиков», чувствуешь себя посвященной в тайну и рвешься поделиться ею. Ведь позади жизнь. Не такая, что бы ставить в пример, но несмотря ни на что — счастливая.