Валерий Митрохин - Афорист

О той же даме:

— Ему с ней никогда не было скучно. И я им завидовал. Потому что моя баба была грубой и циничной. Она повидала всякого. А меня видела насквозь. Всегда, даже когда я был на высоте, она комментировала наши с ней свидания невыносимо цинично.

Бабуш стряхивал сигарету с балкона девятого этажа. Пепел не достигал земли. Он распадался в ничто.

Что же это происходит? Вот вопрос, который всегда при нас. Мучаемся им, хотя и знаем ответ. Мы знаем его, но боимся произнести вслух. Все начнётся сначала, когда люди посмеют спросить Бога о том, чего не смели спросить никогда.

Из подслушанного:

— Неужели в этой жизни нельзя спастись?

Высший суд начался с первым ударом, который принял на себя Сын Человеческий. Высший суд вершится уже две тысячи лет. Так что времени для раскаяний ни у кого не осталось.

Вид сверху

— Неужели есть такой край, где произошли все эти события?

— Есть! Но у этого места нет имени.

— Как же так?

— Эта земля, этот город, этот народ давно лишены собственных имён. Так наказывает Высший суд грехоносителей.

— Но у людей–то, живущих там, есть имена?!

— Разве это имена? Огрызки имён. Они им оставлены как шанс к спасению. Полное имя — это полная мера судьбы. А усечённое — так, для очистки совести оставляется, на авось…

Версия:

Мать Бога Рея. Ма Рея. Мария!

Ремарки на полях:

Для чего мы рождаемся? Возможно, для того, чтобы победить себя! Переделать себя, чтобы уйти назад лучшими, нежели пришли сюда.

Ванга. Ван Гог.

Слово может всё. Словосочетание, несущее отрицательный импульс, достигает своей задачи, если цель открыта. Цель слова — это всегда душа. Она бывает открыта, когда забывает об опасности. Внушить человеку ложный смысл того или иного слова — значит ввести его душу в заблуждение. Как только это достигнуто, подлинный заряд слова разит душу без промаха.

Итак, бойтесь незнакомых слов, обманных синонимов, словосочетаний–перевёртышей.

«Пятый угол» не развлекаловка по телику. Оно, это словосочетание, по–прежнему несёт тяжелый заряд муки.

На песке у самой воды двое. Она лежит у него под боком, плечом под мышку. Его рука у неё за спиной. Сверху — с обрыва кажется, что он идёт вдоль воды, опираясь на неё, как на костыль.

Нередко так бывает в жизни: кто–то из двух, сложившихся в пару — опора. Другой — калека.

Терентий смотрел вдаль — в перспективу ландшафта, — и его охватывала печаль. Она казалась беспричинной. За обман не любил он иллюзию. Все эти фокусы и копперфильды с их рукоблудием его настораживали. Он боялся их чёрного искуса.

А эти уходящие как бы в один угол линии моря, эта собирающаяся в одну точку перспектива никогда не казались ему иллюзией. Он смотрел в даль, как смотришь в женщину. Открытую, но чужую. Завоёвывать её, конечно, никто не запрещает. Но ты едва ли на это пойдёшь по разным причинам. В молодости — от страха получить отказ. В зрелости из–за боязни разочарования. В старости из опасения разочаровать её. Эти–то моменты и являются причиной того, что тебя охватывает эта печаль на пленэре.

Я пыль — и тем счастлив! Я тлен — и тем горжусь! Я — вечный комочек материи, из коей создана твердь. Вовс.

Стены рыбацкой времянки снаружи и изнутри были расписаны лозунгами и матерщиной.

— Вот видишь, — воскликнул Пиза, — какие они ханжи! Требуют закрытия стриптиз–клуба, чистоплюи, а как размалевали домик.

— Они такие же, как мы. Вся их мораль — политическая маска.

— А это значит, братишка Автор, ничего у них не получится. Они нас не одолеют, потому что у них нет перед нами никаких преимуществ.

— Я старобывший человек. Какой с меня спрос? — трепыхался Терентий.

— А что ещё в свою пользу можешь добавить? — лениво поинтересовался Параскева.

— Знаю аборигенский язык. Я дружил с вами в детстве.

— Детство — возраст несознательный. А вот, что язык знаешь, хорошо. Ну–ка, скажи что–нибудь!

И старик сказал. Произнес по–аборигенски, что вспомнилось. Прозвучало такое, что атаман просто не мог не застрелить его на месте.

Тело было брошено, как попало, словно ненужная одежда впопыхах.

И вот я увидел поразительное знамение. Семь Ангелов несли последние бедствия. Последними названы они — ибо с ними оканчивалась ярость Божия.

И предстало предо мной нечто подобное кристаллическому морю, охваченному огнём. А в нём я увидел тех, кто победил зверя, его изваяние, его число, означающее имя его. Они стояли у моря, держа гусли Божии. Они пели песнь слуги Божия Моисея и песнь Агнца: «Велики и чудны дела твои, Господи Боже Вседержитель! Праведны, истинны пути Твои, Царь святых! Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? Ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся перед Тобою, ибо открылись суды твои!»

После этого отверзся храм небесный, храм скинии (шатра) свидетельства. И семь Ангелов с семью последними бедствиями вышли из храма, облачённые в чистые льняные сверкающие одежды, перехваченные на груди золотой перевязью. И тогда одно из четырёх животных существ подало этим Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Божиим.

А храм заполнился дымом славы и силы Божией. И никто не мог войти в него, доколе не закончились семь бедствий, принесённых семью Ангелами.

Политика губила цивилизации.

Всё происходит неправильно. И это правильно. Иначе было бы скучно. Пур — Шпагатов.

Если вы попали в беду, обращайтесь к еврею. Генри Миллер.

Золотыми туннелями лета

Я лечу, моя песенка спета.

Неприятность суровая эта

Неприятна вдвойне для поэта.

Не мои теперь белые розы.

А мои теперь заросли прозы.

Там блуждаю один, безоружный—

Неприкаянный весь и ненужный.

Мне по возрасту эти игры,

Но совсем не по нраву тигры…

(Рифма «титры» лучше, но есть в ней изъян).

Наши колготки носят самые красивые женщины. А красивы они потому, что носят наши колготки. Реклама.

Диаграмма. Диафрагма.

Танцы бывают разные. Я люблю, когда танцует кровь. Муст.

Женщина с гоголевским носом.

Кристина Х. — королева фламенко — отличается от других танцовщиц тем, что многим из них уступает красотой лица, совершенством фигуры. Так чем же она взяла?

Тем, что способна исчезать в танце. В танце нет её — Кристины Х. Только танцующее нечто, то есть сам фламенко.

Фламенко. Фламинго.

Отвечает по телефону, словно из блиндажа.

О, эти голоса замужних, но не любимых! Скажу ещё точнее — разлюбленных! По телефону особенно видно, что голоса эти бесцветны, тени голосов.

Говорят они — о чём у них ни спрашивай — лишь об одном: о невостребованности своей.

Всегда хочется — о чём бы ни вёл с ними речь — сказать: «Детка, не мучайся! Не любит — и не надо! Скорее беги на свежий воздух. Там непременно и очень быстро найдётся то, чего ты так несправедливо лишена!»