Валерий Митрохин - Афорист

— Мы должны поставить их в невыносимые условия. Когда–то они нас выслали, теперь же мы всех, кто занимает нашу землю, выживем отсюда.

— О чём ты говоришь, Муст! — изумлённо уставился на брата Вовс.

— Мы будем приходить к ним в дома в самое неподходящее время, будем звонить к ним по телефону и в дверь. Подбрасывать листовки и письма… Будем намекать и говорить прямо о том, что прикончим тех, кто не прислушается к нам и не уедет. Но убивать не будем. Никогда. Нет! Мы хотим обойтись без крови. А начнём с их героев, известных людей: журналистов, чемпионов, звёзд эстрады и т. п. Когда эти один за другим двинутся прочь, за ними потянутся и остальные (из выступления на подпольной сходке).

— Ты ничего не слышишь? Мне всё время кажется, что где–то скулит собачонка.

— Пожалуй, — лукаво усмехнулся Вовс.

— Слава аллаху, а то я уж подумал, что галлюцинация.

— Это и в самом деле щенок.

Вовс вытащил из спортивной сумки лопоухого малыша. Пёсик тут же обмочился.

— Гляди–ка, — повеселел Муст, — терпел. Не хотел портить сумку. Хорошая будет собака.

Улыбка его напоминает гримасу слепого.

На яйле:

— Послушай, Муст! Зачем ты их тут маринуешь? Отпусти на фиг!

— А кто с отарой зимовать будет? Может быть, ты останешься?! Университет подождёт — какие твои годы!

— Но ведь, как я понимаю, ты их зафрахтовал лишь на сезон.

— Да. Я их отпущу, как только найду замену.

— А если не найдёшь?

— Значит, они будут зиму зимовать.

— Но ведь это незаконно, брат!

— Ты и вправду так считаешь?

— Убеждён!

— Значит, ты неважный шахматист. Далее двух ходов не видишь.

— Причём тут шахматы?

— Я играю долгую игру. И я хочу победить. Меня даже ничья не устраивает.

— Не надо тумана, Муст.

— Это не мой туман. Это у тебя в голове туман, — Муст загорячился. — Ты погляди на них, подумай. Разве это люди?

— Это люди!

— Они так же образованны, как ты или хотя бы я? Умны, трезвы, хитры?

— При чём тут образование?!

— Это бомжи. У двух из этой троицы нет никакого пристанища. Окочурятся при первых же заморозках. Там — внизу они побираются, воруют, пухнут от голода и холода. Тут у них трижды на день жратва. Они одеты. Обуты. Не пьют, не курят. И работают на меня, на нас. Они работают на то, чтобы ты учился, а я боролся за свободу народа. Их жизнь обрела, благодаря мне, смысл. Как только они очутятся внизу — им хана. Пусть не сразу, пусть не завтра. Я спасаю их от собачьей жизни и подзаборной смерти.

— Тогда зачем ты даешь им опий?

— Должна же быть и у них забава. А то ведь тут от тишины и избытка озона подвинуться можно. Кроме того, зелье привязывает их к руке дающего. Через месяц–два их отсюда палкой не выгонишь. Они сами, как барашки в кошару, побегут ко мне.

— Барашки и в пропасть идут, если их напугать.

— Вот поэтому, Вовс, не лезь в мои дела. Не волнуй моих баранов!

Море пахнет больницей (наблюдение).

Партия Вегов (вегетарианцев) объединяла главным образом аборигенов, основополагающим в религии которых было неприятие животной пищи. Возглавлял Вегов Хакхан, долгое время не решавшийся вернуться на родину предков и поэтому руководивший движением из–за границы. Некоторые противники Хакхана полагали, что нетерпимость аборигенов по отношению ко всем другим обитателям Цикадии зиждется на том, что всё это население — особенно холопцы и куцапы — мясоедское. Поэтому деятели сии выдвинули такой политический лозунг: «Трупоеды — враги свободы, равенства и дружбы!» И стали добиваться принятия закона, запрещающего продажу мяса, закрытия скотобоен и колбасных фабрик. Однако инициатива эта не получила поддержки. У мясоедской части общества почему — понятно. У аборигенов, видимо, оттого, что лидеры просто не желали

остаться без такого стимула борьбы, как неприязнь аборигенского большинства ко всем плотоядным. Неприязнь эту стремились раздуть в ненависть. И кое–чего добились. В разгар антимясоедской кампании на заборах и стенах появились надписи типа: «Смерть каннибалам!»

Как вполне организованная сила Аборигении — так себя с гордостью квалифицировали ультрапатриотически настроенные коренные жители Цикадии — проявили они себя в действиях против нудистов и натуристов. Колонии оных за годы безвластья разрослись до такой степени, что в тёплое время года «текстильщикам» (тем из курортников и отдыхающих, что носят купальники и плавки) было не просто пробиться к воде. Веги взялись за дело — и в течение лишь одного сезона избавили родной край от всех этих «уродов», «гантелей», как сами же и прозвали анархистов тела. Жертв не было. Были беседы — откровенно душеспасительные с обещанием, да и то, в крайнем случае, крайних мер.

По–разному на всё это реагировали СМИ. «Черномурка» осуждала Вегов за экстремизм. И договаривалась даже до ярлыков «носители предрассудков средневековщины и мракобесия». А вот Пур — Шпагатов, правда, с лёгкими оговорками — дань культурной традиции — бурно приветствовал изгнание голозадых.

Всё те же (Семиверстов и Пиза), возвращаясь с пляжа:

— Скоро они примутся нас окорачивать.

— Резать что ли?

— Надо бы и нам вооружаться.

— Одна, брат, надежда у меня на то, что они, в конце концов, выродятся.

— Пока они о–го–го как плодятся!

— Живут замкнуто. Близкородственные браки и погубят их.

Эти двое очень хорошо слышны и видны автору. Поэтому их, порой весьма уместные высказывания, будут появляться на этих страницах как полная неожиданность. Автор.

Часто нас пугают вполне безобидные вещи. Например, скрип двери ночью. Но бывает настоящий, то есть большой испуг. Распад империи, например. Все проходит. Прошел и этот страх. Как только всё это началось, а вернее — кончилось, Пиза и открыл своё заведение. «Афродизиак» — так назвал он его — быстро завоевал популярность среди, главным образом, мужского населения Десятиградия.

Закусь тут к разнообразному спиртному (причём только местного производства) не всегда была такой же разнообразной. Однако, несмотря на тяжёлый экономический момент, всё необходимое по профилю этого ночного клуба имелось в изобилии. Фиги во всех видах (любимый допинг Клеопатры, той самой…); насыщенные цинком устрицы и мидии (этим продуктом подкреплял свои силы Казанова). А уж яблок, красного перца, базилика, картофеля или той же петрушки бывало иногда так много, что продавалось все это на вынос.

Для избранных же, в отдельной гостиной за большие, разумеется, чужие деньги, то есть за валюту, можно было угоститься из носорожьего рога, а также бокалом вина, приправленного шпанской мушкой.

— Торчит?

— Ещё как!

— Как долго?

— Часа полтора уже.

— Не уже, а уже, — вспылил вдруг Пиза. И распорядился, — пойди, пригласи. Надо же выяснить, кто он, зачем тут ошивается, кто подослал…