Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-1

— Здравствуйте, господин Министр!

— Представляешь, поднимался на лифте, и вылетели пробки! Вот только не хватало, чтобы я в лифте застревал, — это все он выдал мне вместо приветствия.

— Возмутительно, господин Министр! Куда только наш обслуживающий персонал смотрит?

— Действительно. Так, что у нас со Съездом?

— Все в порядке. С завтрашнего дня займусь выступающими.

— Обязательно. Нам нужны самые узнаваемые лица республики. И чтоб все было живенько: ни одного доклада больше, чем на полтора часа.

— Я думал, что сделаем регламент в час.

— Я сказал, чтобы все было живенько, а не поверхностно. Что ты сумеешь раскрыть за час? Полтора часа — этого вполне достаточно. Кстати, займись моей речью. И чтоб к началу марта она была готова.

— Конечно, господин Министр. Обязательно будет готова.

— Чудненько, я знал, что могу на тебя положиться, а список выступающих через неделю принесешь и положишь на мой стол.

— Конечно, господин Министр.

Лучше бы мы его в Киеве оставили, сделали бы подарочек украинской дипломатии — как же я ему за неделю список выступающих составлю? Опять все выходные придется на работе торчать.

Выйдя в коридор, я наткнулся на Ильгара, работника управления Тапшзаде, который с озабоченным видом проносился мимо. Увидев меня, он остановился, и схватив меня за пуговицу, спросил:

— Ты мое начальство не видел? — он с жадностью вглядывался в мое лицо.

— Нет, может, отсыпается после поездки?

— Я еще ему домой не звонил, как–то неудобно, а мобильный у него выключен. Его посол России в приемной ждет. У них встреча по поводу наших мигрантов. Причем нужна она нам, а не послу России.

— Ты знаешь, если у него встреча с послом России по такому поводу, то ему не то что домой звонить надо, за ним ехать надо.

— Ладно, сейчас позвоню, — Ильгар с крайне несчастным видом выудил телефон из кармана и набрал номер Тапшзаде.

— Здравствуйте, Тома ханум! Как поживаете? Простите, что беспокою вас так рано, не могли бы вы позвать к телефону… Ах, он еще из Киева не вернулся? Огромное спасибо, еще раз извините.

Ильгар обалдело уставился на меня, я отвел глаза от него.

— Кто–нибудь его видел в самолете? — грозно надвигаясь на меня, спросил Ильгар. Мою пуговицу он завертел еще ожесточеннее.

— Ильгар, выражаясь словами классика, битье — это не наш метод. Сейчас позвоним в Киев и все выясним, — теперь уже я стал лихорадочно набирать телефон нашей гостиницы в Киеве.

— Здравствуйте, проверьте, пожалуйста, постоялец Дадаш Тапшзаде выехал из номера или он все еще там? Спит? Ну, вы его разбудите, минут через десять ему звонить будут, — так, хоть министра мы и забрали с собой, но подарок украинской дипломатии все–таки сделали.

— Как вы могли его забыть? Ты хоть понимаешь, что теперь будет?

— Сам виноват, вместо того, чтобы мне устраивать подлянки и предлагать министру мою кандидатуру для поездки в Киев, надо было кого–нибудь из своих брать. Вы бы его точно не забыли.

Ильгар жалобно посмотрел на меня:

— Я теперь должен звонить ему и сообщать, что его забыли?

— Правильно понимаешь ситуацию. Вперед, и пусть земля тебе будет пухом.

Ильгар понуро помотал головой и двинулся в сторону своего кабинета. Я, глядя ему вслед, покачал головой, где–то мне его стало жалко — работать с таким как Тапшзаде и не получать молока за вредность в высшей степени несправедливо.

Уже вечером, когда я наконец оторвался от бумаг и взглянул на часы, я понял, что пора везти Ежику конфеты. Зайдя в ее забегаловку, первое, что мне бросилось в глаза, это клиент, который пытался убедить Марьям в том, что именно он предназначен ей судьбой.

Подойдя к ней, я демонстративно обнял ее за талию и спросил:

— Дорогая, ты уже закончила? Нам пора.

— Да, милый, я сейчас, только переоденусь.

Клиент взглянул на мою машину за окном. Я понял, что у него едет крыша: где это видано, чтобы за женщиной приезжал мужик в костюме, на служебной машине, а она официанткой работала?..

— Посмотри, что я тебе привез.

— Какая прелесть, они сердечками…

— Умница, заметила. Откроешь сейчас?

— Нет, я их пока открывать не буду.

— Почему?

— Потому что срок хранения — год. А ты же мне еще что–нибудь за год подаришь, вот тогда я и съем эти конфетки.

— Ах, ты ждешь от меня подарков?

— А ты от меня нет?

— Ну, разве что в следующий раз, когда мы увидимся, ты мне сама приготовишь чай, а то в вашем заведении это единственное, что делают отвратительно.

— По рукам: ты мне шоколад привозишь, а я тебе сама готовлю чай.

Уже вернувшись домой, в дверях я столкнулся с тещей, которая уже собиралась уходить. К счастью.

— Арсланчик, а что же ты Асли ничего интересного не привез из Киева? Там такая пушнина!

— Для того, чтобы я ей из Киева привозил пушнину, меня как минимум министром должны назначить, — откровенно говоря, я ей ничего не привез, ни интересного, ни неинтересного.

— Ах так! Это значит, ей никогда не надеть украинскую пушнину?

— Просто поражает, насколько вы верите в меня. Ну, почему? Она запросто может развестись со мной и выйти замуж за нашего министра.

У моей тещи в глазах замелькали варианты того, как быстро они сумеют оформить наш развод, а потом и министра развести. Тут она взглянула на фигуру своей дочери, и в глазах появилось понимание того, что миссия невыполнима.

— Все шутишь, Арсланчик.

Господи, как я ненавижу, когда меня называют Арсланчик. Интересно, Отелло задушил Дездемону — и его имя увековечил в веках Шекспир. А если я придушу свою тещу, благодарный народ моей страны поставит мне памятник? Мечты, мечты. Если моя жена откровенная дура, которая с трудом закончила школу, чтобы потом папа с таким же трудом устроил ее в частный университет, то мою тещу в глупости упрекнуть сложно. Она — откровенная стерва, и если свою жену за непроходимую глупость я просто жалею, то свою тещу я терпеть не могу.

— Может, ты отвезешь маму домой? — Асли как всегда осеняло вовремя.

— Асли, я сегодня еще не спал, если я сейчас не лягу, то просто упаду, и самое главное, я боюсь подвергать жизнь мамы опасности. Не дай бог, не справлюсь с управлением, попадем в аварию, что мы будем делать без нее?

Они обе уставились на меня с подозрением, и теща, испуганно отпрянув, произнесла:

— Действительно, Арсланчик, иди ложись — отдыхай, я сама доберусь домой. А то не дай бог что случится, Асли тебе этого в жизни не простит.

— Да, я сам себе этого простить не смогу. Как мы без вас обойдемся, — кто еще свою дочь против меня настропаливать будет, подумал я.

Придя утром на работу, я почувствовал жуткую головную боль, вот это, конечно, мне сегодня очень нужно. Пытаться переговорить и договориться с десятком дубин, половина из которых спит и видит, как они выступают на Съезде, в течение двух часов по сотому разу рассказывая о том великом вкладе, который каждый из них сделал в становление нашей страны как независимого государства — это задача не из легких. Вот только этой головной боли мне и не хватало для того, чтобы с честью претворить эту самую задачу в жизнь.