Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

Цыган напрягся, как борзая, заметившая зайца. Женщина вытащила из сумочки золотую цепочку, вложила в его ладонь. Почувствовав тяжесть благородного металла, цыган заворковал, запел мелодию обмана. Поначалу женщина не соглашалась, отрицательно качала головой. Но вскоре сдалась, заулыбалась, даже смущенно захихикала, словно разговор шел не о цепочке, а о постели. Ударили по рукам. И она ушла, обманутая на две трети стоимости изделия, но абсолютно довольная. Ох, уж эта цыганская черная магия. Ведь, придя домой, заплачет, проклинать будет, рассказывая мужу все подробности сделки. Сейчас же она прошла мимо легкой походкой шестнадцатилетней девушки. Но меня мало интересовал этот процесс. Такие театральные миниатюры я видел по сто раз на дню. Сам потихоньку старался перенять приемы. В данный момент хотелось выпить, заглушить страдания души. Сняв табличку, я поправил висевшую на плече сумку и подался в закусочную, которая находилась рядом, на торце базара. Когда после пропуска стакана вина прошло положенных девять минут, почувствовал облегчение. Мир вокруг снова запестрил калейдоскопными красками. Послав вдогонку еще полстакана, я снова вернулся на свое место. Подошел Аркаша, высокий грузный мужчина, мой одногодок. Отец у него был еврей, а мать русская. Так как он был еврей не по матери, то в Израиль особенно не спешил. Сочувственно похлопав меня по плечу, он сложил губы куриной гузкой:

— Тебя что, кинули?

— Цыган сказал, — сморщился я.

— Ну, что ты, в самом деле, такой невнимательный. Аккуратней надо.

— Он доложил «червонец» при мне. На моих глазах.

— Сверху. А низ подвернул. Вот так.

Аркаша вытащил солидную пачку бабок, наклонил ее передним концом вниз, чтобы я не видел его правой руки, на которой лежали деньги. Затем ловко всунул указательный палец этой руки в середину пачки, подвернул нижние купюры и отдал ее, уменьшенную вдвое, мне. Все это он проделал медленно. Теперь я понял, что в момент расчета смотрел на деньги, а не на руки. И снова подумал, что подвела жадность. Она, проклятая, торопила события.

— Бабки еще остались? — спросил Аркаша.

— Есть.

— Тогда раскручивайся. А об этом забудь. Всех нас кидали, не тебя одного. И не пей. Пьяному здесь делать нечего.

— Я стакан всего.

— Хоть полстакана, хоть каплю, какая разница. Я бы на твоем месте отправился домой, а то еще разок влетишь. Реакция, понимаешь, профессиональное чутье пропадает. Увидишь какую красотку и… А в нашем деле надо быть как снайперу, постоянно начеку. Ладно, я пойду, а то мои книги без присмотра остались.

Аркаша ободряюще подмигнул и грузно засеменил за торговый ларек, за которым на нескольких ящиках у него были разложены зарубежные детективы и прочее чтиво в красочных обложках, мощной волной захлестнувшее наши книжные магазины, отбившее охоту у читающей публики раскупать отечественные произведения. Впрочем, в какой–то степени это было правильно. Мало того, что издательства тут же отвернулись от произведений истинных графоманов, за их счет пополнив портфели книгами признанных во всем мире классиков, но таким образом люди еще отвлекались от ежедневных, насущных проблем. Они наконец–то начали соображать, что в жизни надо не плыть, как говно по Енисею, а за эту самую жизнь необходимо бороться. И бороться жестоко, до крови. Как в западных детективах, изобиловавших беспощадным насилием и всевозможным авантюризмом. Это не была продуманная политика правительства. Просто границы после разрушения берлинской стены прохудились сами собой. А чтобы усыпить бдительность народа по отношению к происходящим глобальным переменам, не дать ему возможности вздыбить новую революцию, правительство придумало другой ход. Оно резко увеличило выпуск спиртных напитков. Конечно, в другой стране с более культурными слоями населения примитивные «нововведения» вряд ли бы дали положительные результаты, но в нашей, пережившей татаро–монгольское иго, это была очередная отдушина от очередных глобальных катаклизмов. Пейте, но назад не оглядывайтесь. Будьте послушным стадом баранов. Горбачев, вырывая с корнем виноградную лозу, между прочим, замышлял совершенно иное. Но… Не вышло. Да и вряд ли из России когда–либо получилась бы вторая Южная Корея. Слишком широка душа и необуздан характер. Уж больно громаден дом, в котором живут «прилагательные» русские. Все окна и двери нараспашку. Гуляй — не хочу.

Скорчив кислую мину в ответ на Аркашино ободрение, я досадливо пнул ногой пустую пачку из–под сигарет. Беспокойством за свой лоток он ненамеренно напомнил мне о потерянных деньгах. Защитившись от ментов не вызывающим подозрения, не облагаемым налогом «интеллигентным» товаром, Аркаша так же, как и мы, скупал и ваучеры, и награды, и золото. Он не стеснялся каждое утро и вечер сгибаться под тяжестью огромных, набитых будто кирпичами тяжелыми томами, сумок. Зато навар получался двойной — и за книги, и за ваучеры. Ну что же, дай Бог ему удачи. Не все такие смышленые и работящие. Хотя все желают жрать черную икру, не ударив при этом палец о палец. Потом, немного позднее, когда жизнь стала дороже, а зарплата скуднее, я наблюдал бесившую меня картину. Молодой, выкинутый с завода или фабрики за пьянку работяга, с утра до вечера болтался от пивного ларька к винному, в надежде, что кто–то поделится с ним. И наливали, и накачивали до упора. Народ у нас добрый, близко принимает к сердцу чужие проблемы, забывая о своих. А утром все повторялось сначала. Глядя на никчемное существование, я невольно сжимал кулаки. Да купи ж ты в магазине блок сигарет и перепродай их на углу того же магазина, как поступали, к примеру, послевоенные западные немцы. Один хрен вся страна превратилась в сонмище спекулянтов. Кто–то побогаче купит у тебя эти сигареты подороже, дав возможно заработать на хлеб и на вино. Нет. Лень–матушка даже постоять и предложить товар. Легче вымолить, украсть, ограбить. Тьфу, холопское отродье. Потомки «шариковых», пустивших по миру богатейшую великую Российскую Империю.

— Извините, вы ваучеры берете?

Передо мной стояла стройная кареглазая девушка в джинсах, в теплой джинсовой курточке. На каштановые волосы была натянута спортивная вязаная шапочка. Вид у нее был вполне городской. Продолговатое розовое лицо, шарфик через плечо. И все равно я сразу понял, что незнакомка из деревни, потому что ее правую руку оттягивала набитая продуктами тяжелая спортивная сумка.

— Да, конечно. Сколько их у вас?

— Пять.

— По две восемьсот.

— По две восемьсот дают все. По три тысячи.

Я мысленно прикинул, что навар составит пятьсот рублей. Может быть, объявится купец, который заберет ваучеры по три двести. Ребята говорили, что прилетели «грачи». Так на базаре прозвали москвичей. В самой Москве цена их доходила до четырех тысяч.

Читать дальше