Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Кто там?

Я сразу узнвал голос матери Людмилы, заторопился со словами:

— Откройте, мне поговорить надо.

— И не приходи больше никогда, — заволновалась старуха. — Избил Люду, а теперь шастаешь. Мы милицию вызывали. Участковый сказал, что если бы ты жил в нашем районе, он бы тебя посадил на несколько лет. Уходи, чтобы и духу твоего не было.

Мне хотелось крикнуть, что она с отцом и раньше становилась поперек дороги дочери, мешая той найти свое счастье. Но сил хватило лишь на один вопрос:

— Елена Петровна, позовите Людмилу, я дам ей деньги, продукты и рубашку для Данилки.

— Нету Люды, нету. Уехала, — с надрывом в голосе залопотала старуха. — С Даней наУкраину, не знаю, когда приедут. Отходите, иначе у меня молоток под рукой. Я не Люда. В обиду себя не дам. Больше не тревожьте, по добру, по здорову.

Странные люди, испуганные на всю жизнь и пьянкками отца, и долгим грохотом кулаков любовников Людмилы в дверь, и, вдобавок, моей пьяной выходкой, закончившейся безобразной дракой. Прав я или не прав, для них не имело никакого значения. Неужели нельзя спокойно открыть дверь и так же спокойно объяснить, что данный субъект в данной квартире просто нежелателен.

— Пошли, — растерянно поморгав ресницами. Дернул меня за рукав кум. — Больше здесь делать нечего, вряд ли они откроют.

Это я понял и сам. Спустившись по лестнице, мы молча пересекли двор. На Буденновском проспекте кум притормозил. Обернувшись ко мне, участливо оглядел с ног до головы:

— Что собираешься делать дальше?

— Не знаю. Пора завязывать с бухаловом.

— Само собой. Я бы посоветовал переменить обстановку. Если, конечно, остались деньги.

Вечером этого же дня поезд Ростов — Адлер увозил меня из Ростова в желанное сердцу Лазаревское. Аркаша с женой отбыл в данном направлении немного раньше. Глядишь, доведется встретиться. Зря затеял скандал с Людмилой, теперь и впереди пустота, и сзади ничего, к чему тянуло бы вернуться. Получив постельные принадлежности, под равномерный стук чугунных колес я попытался уснуть. В восемь утра маленький, чистенький, аккуратный вокзальчик, уже без скромного памятника адмиралу лазареву, снесенного адыгами два года назад, примет в свои объятия, освежит лицо пряным субтропическим дыханием. А когда–то здесь была малярийная дыра, превращенная в здравницу усилиями этого самого Лазарева. От различных болезней адыги мерли как мухи. Коротка же память у малочисленного племени, теперь утюжившего прямые дороги небольшого поселка лакированными иномарками.

Дня три я старался не замечать ничего вокруг. Только море и горы, покрытые колючими корявыми деревьями с вкраплениями кустов ореха — фундука, барбариса, шиповника и дикой абрикосы. Затем потянулдо на танцы в расположенный на веоршине одной из невысоких гор санаторий «Тихий Дон». Внизу, на территории шестой поликлиники посреди поселка, танцплощадка пустовала. Всего года три назад я отплясывал на ней с женщинами разных национальностей. Даже лишил невинности, правда. По обоюдному согласию, студентку медицинского института из бывшего Куйбышева, чувашскую княжну. Теперь рассчитывать можно было лишь на сбившуюся с демократической ноги какую бабенку. Отдыхающие обособлялись, все больше семьями, замкнутыми компаниями. Два вечера я ловил удачу. Наконец, меня просто сняла давно наблюдавшая со стороны толстая симпатичная женщина. Если бы не полнота, она бы полностью удовлетворила мои вкусы. В данный момент ее подруга, стройная фигуристая болтушка, нравилась больше. А когда я узнал, что по гороскопу она еще и Рыба, то есть, самый подходящий по всем показателям знак, то сделал серьезную попытку переметнуться к ней. Опоздал. Буквально через два часа знакомства толстушка грубо заволокла в придорожные кусты и с поросячьим восторгом принялась тягать по необъятным телесам как грязную рубашку по стиральной доске. Я так и не понял, где у нее кончались половые губы и начиналдось влагалище. И то, и другое, Природой рассчитывалось, наверное, на слона. В течении нескольких дней я пробовал сорваться с крючка, пока не дошло, что пароъход давно отчалил от пристани. Еженочно информируемая обо всем, моя Рыба бросилась в объятия первому подвернувшемуся высокому худому колхознику с голосом гусеничного трактора на весенней пахоте. После танцевального марафона, крепко подпитые, мы уже снолшались в комнате женщин парами на близко стоящих скрипучих кроватях. Я долго не мог кончить. В конце концов, задрал жирные ноги толстушки себе на плечи и чуть не с яйцами влез в яростно клокочущую расплавленной лавой живую извивающуюся кишку. Ни о каком соприкосновении с твердой шейкой матки, присутствующей у простых смертных, речи быть не могло. Казалось, толстушка вся состоит из влагалища. Закатив глаза, она зашлась в таком долгом визге, что терзающие друг друга на соседней кровати мгновенно притихли. Выдернув член, я со злости впер его в задний скользкий проход. Толстушка уже ничего не соображала. Хоть рукой по локоть, хоть ногой по колено — реакция была бы одинаковой. Колхозник сполз с моей Рыбы, прошлепал босыми ступнями к столу. Плеснув в стакан вина, гулкими глотками осушил его.

— Ну ты, падла, как «Кировец», — вытерев губы, обратился он ко мне. — Если бы знал о твоих способностях, никогда бы не согласился жариться с тобой рядом. Всю малину обломал.

Рыбка восхищенно заскулила:

— Давай поменяемся? — окликнула она толстушку.

Та быстро прижала меня к бугристым телесам, дохнула в лицо резиновым облаком перегара:

— Ни за что, сразу умру. У-у, мо й пупсик, — она обхватила слюнявыми губами и нос, и сразу подбородок. — Никогда не испытывала ничего подобного. Я люблю своего мальчика.

Выдернув торчащий колдом член, я с трудом освободился от тяжелых объятий. Не стесняясь адамового вида, тоже направился к столу. Крепленое вино из бутылки было густым и липким, а местное виноградное из трехлитрового баллона прохладным, успокаивающим.

— В стакан должен влезть, — промычал присевший на стул колхозник, внимательнол приглядываясь к моей мужской гордости. — Сантиметров тридцать?

— Двадцать три, кажется, — мотнул я головой. — Не помню, еще в армии дурачились, у кого толще и длиннее. Со всей роты у меня второй.

— А первый? — поинтересовалась Рыба. Толстушка громко скрипнула панцирной сеткой.

— У Витьки Жирова из Ставрополя. Но у него рост был под два метра. А третий у кривоногого татарина из Казани. Мы прозвали его метр с кепкой.

— Корявенькие обычно в корень растут, — хохотнула Рыбка.

— Пойдемте на море, — предложил я, чувствуя, что от невыплеснутой энергии и адского напряжения побаливает в паху. — Ночью вода теплая, волны мягкие, медузы светятся.