Александр Мясников - Земляничная поляна

Мы наблюдаем, как наш бетономешальщик проверяет прочность привязанной к кривой, словно вывихнутой ручке тазика веревки и затем начинает крутить здоровенную рукоять лебедки. Тазик, как доисторическая вагонетка, лишенная величайшего изобретения человечества — колес, начинает медленно ползти к нам по широченной и — утыканной занозами, как спина дикобраза, доске.

Сначала мы таскали раствор в ведрах. Нагружали ведро и несли его, осторожно ступая по'шатким мосткам. Процедура переноса раствора в ведрах чем–то напоминала плохо подготовленное выступление слонов–эквилибристов. И наверное, мы так бы и продолжали совершенствоваться на поприще циркового искусства, если бы не Игореха. — Не зря все–таки комсорг нашего курса, он же комиссар нашего сводного отряда студентов Витька По–пелюхин называет Игореху «головой». Правда, при этом он добавляет: «Только чтобы заставить эту голову работать, по ней нужно как следует ударить». На этот раз, то есть в нашем случае, всегда переносное значение глагола, означающего болезненное прикосновение, чуть было не воплотилось в самом что ни на есть прямом значении: Игорехе стало лень в очередной раз подниматься по зыбким приспособлениям для эквилибристики. И он решил поставить ведро наверх, а затем обойти и подняться на легке. То- ли ведро оказалось чрезмерно тяжелым, то ли взял его неудачно, то ли просто пошатнулась доска, но ведро опрокинулось. Слава богу, Игорехе только плечо раствором испачкало. Обошлось без травм. Пострадало только само ведро: в боку образовалась глубокая вмятина.

Чертыхался Игореха долго. И пока раствор с руки счищал, и пока рубашку стирал, и пока ведро выпрямлял. А потом затих. Даже на наши шутки перестал реагировать. До самого вечера ходил и о чем–то сосредоточенно думал. Глядя на него, мы с Панкратом пытались подобрать имя соответствующего философа и окрестить им нашего мыслителя. Но кроме Спинозы, Марка Аврелия, Жан — Жака Руссо и Монтеня, которого Панкрат величал на манер надписи на джинсовых изделиях, в наши головы ничего не приходило. Даже вечером в палатке Игореха молчал, хотя мы продолжали теребить его. А ведь обычно, устроившись на наших твердых лежаках, Игореха вспоминал сентенцию Панкрата о пользе спартанских лож при некоторых пока еще не нажитых нами заболеваниях и добавлял/что, видимо, из–за слабой филологической подготовки Панкрат путает спартанское ложе с прокрустовым.

Он не отрывал глаз от прибитого нами три дня назад плаката: «1п куаз — уешаз». Казалось, он никак не мог проникнуть в глубинный смысл этой фразы. А может быть, рассуждали мы с Панкратом, и наоборот — постигнув смысл ее, был потрясен им до глубины души.

А утром Игореха пропал. Мы с Панкратом проснулись почти одновременно. Огляделись: нашего приятеля в палатке не было. После завтрака не торопясь отправились к дому. Шли, то и дело оглядывались, надеясь, что сейчас откуда–нибудь выскочит запыхавшийся Игореха и крикнет: «Привет, мужики!» Но кроме двух лохматых и крикливых птиц мы никого так и не встретили.

Лишь подойдя к дому, мы заметили Игореху. А затем и его детище–сооружение, состоящее из тазика, веревки и примитивного блока вместо лебедки. Это сооружение, созданное инженерным'гением Игорехи, Панкрат мгновенно окрестил троянским конем. Почему ему вспомнилась древняя Троя и подарок данайцев при виде этого изобретения, мы сразу не спросили, а возвращаться к вопросу о происхождении названия потом было все недосуг. Только однажды мы помянули конягу, втащенного в ворота Трои. И то потому, что Игореха заговорил об Атлантиде. Нашего прораба, оказывается, очень волновал вопрос о ее существовании. Панкрат просто–таки взбеленился. Он кричал, что всякие атлантиды, лох–, мох-и прочие несские чудища, есть не что иное, как порождение идиотизма. А поиски разной чепухи — ярчайшие страницы всемирной истории человеческой глупости. И если человек конца XX века на полном серьезе обсуждает проблемы атлантид и летающих тарелок, снежного ги–малайца и прочей чепухи, значит, он уподобляет себя вандалу, верившему в души камней и деревьев.

Игореха сопротивлялся. Доказывал, что поиски Атлантиды со времен античности способствовали появлению и развитию нескольких научных дисциплин. Ведь нашел же Шлиман Трою, хотя в нее никто не верил. И, может быть, там, в мертвых, зыбучих песках, зарыты и останки деревянного коня.

Панкрат взывал к здравому смыслу и почему–то начинал смеяться. Смех его очен^ походил на ржание.

Троянский конь работал исправно, и мы его нещадно эксплуатировали, потому что наш дом нужно было закончить к пятнадцатому августа. До срока — месяц назад он казался нам бесконечно далеким — оставалось десять дней, а мы еще не подвели стены под крышу. Все, конечно же, упиралось в навык и опыт, кои у нас отсутствовали. Навык приходил до обидного медленно, хотя мы и пытались форсировать традиционные сроки ученичества.

Строителями мы стали случайно, после целой недели работы в поле на прополке. Первым, конечно же, сориентировался Панкрат.

— Мужики, — сказал он нам сразу после того, как мы узнали о возможности заняться строительством: у колхоза было все — и материал, и цемент, и даже опалубка для фундамента, но не было свободных рабочих рук. — Мужики! — повторил он, оглядывая нас, как старшина оглядывает строй перед увольнением. — Что нам стоит дом построить?

Игореха закашлялся, а Панкрат вдруг рассмеялся и выпалил: 1

— Нарисуем, будем жить! А? Давайте договоримся с начальством. Ну сколько можно эту чертову репу полоть? — в сердцах он отшвырнул сигарету. — Я, можно сказать, всю жизнь мечтал дом построить. Пойду и договорюсь.

Я хотел было спросить, с кем он собирается договариваться, по не успел. Он опять оглядел нас по–старшински и сказал:

— Неужели мне, Владимиру Владимировичу Панкратову, именуемому коллегами–студентами Панкратом, откажут? Неужели кто–то не рразрешит?

И нам разрешили. Правда, решающим аргументом в пользу нашей будущей строительной бригады стал Иго–рехин разряд каменщика. Оказалось, что до поступления в университет он работал на стройке. Чуть ли не целый год. И главное: получил разряд. Поэтому теперь его, единственного специалиста в зодчестве, назначили главным: он совмещал на нашей стройке все должности, от бригадира до прораба. Мы с Панкратом назначались его подмастерьями.

— Ну что, ребята, формулу счастья хотите реализовать? — улыбнулся Попелюхин, когда узнал о нашей окончательной переквалификации. Заметив на наших лицах симптомы поразившего нас тупоумия, пояснил: — Есть, понимаете ли, ребята, такое поверье, что ли, а может, поговорка, ну, в общем, — он махнул рукой, — говорят, что человек может только тогда считать, что прожил не зря и, главное, счастливо… — Попелюхин вздохнул, — когда он построит дом, или посадит дерево, или вырастит сына.