Александр Тарнорудер - Vertigo

Но, с другой стороны, вне станции он почувствовал себя лучше. Так может, поставить палатку и остаться снаружи, по крайней мере до темноты? Чушь какая… Почему–то ему не хочется возвращаться внутрь… Как и тем людям, что были здесь до него? Почему все–таки они покинули станцию? У него так и нет ответа на поставленный перед ним вопрос… Или это следствие его состояния?

Приступ клаустрофобии и агорафобии одновременно? Новенькое что–то… Глаза не воспринимают открытое пространство, а мозги не желают заходить в закрытое помещение…

— Думай, Данила… Ведь не одну, бля, шараду разгадал. Открой глаза, да посмотри на этот гребаный Черчилль! Двоится? Фокус уходит? Хрен с ним, с фокусом, спину от стенки оторви и попробуй без опоры сидеть… Получилось?

— Сижу, вроде не падаю, только руками опереться надо.

— Вот видишь!

— Что?

— Два часа назад никакая опора не помогала.

— Станция фонит?

— А хрен ее знает.

— А что ты знаешь о станции?

— Ничего, будка с ящиками.

— Тебе полегчало как будто?

— Да как бы…

— Связь проверял?

— Сегодня — нет.

— Проверь.

— С чего ей появиться–то?

— Не проверишь — не узнаешь.

— Зайти надо.

— А чего боишься?

— Не знаю.

— Так зайди и проверь, и горячего питья себе сделай, и таблеток энергетических прими. Острота–то прошла?

Из вигвама, несмотря на открытую дверь, на него пахнуло блевотиной. Дан подумал, что не сможет долго находиться в таком помещении. Запах, которого он не замечал, находясь внутри, теперь доминировал и вызывал отступившую было тошноту. Единственным выходом было вновь поставить свернутую вчера палатку. Тень от Черчилля придвинулась вплотную, и это означало, что солнце вскоре зайдет за гору, и станет стремительно холодать. Дан бросил в рот комок снега. Казалось, сама мысль о еде, даже о шоколаде могла вызвать рвоту. На четвереньках (какой прогресс) он пробрался обратно в вигвам, засунул в карман упаковку таблеток и вытащил наружу палатку. Будет, конечно, не так тепло, как в защищенной панелями станции, но вынести неприятный запах он не мог.

Ползая на четвереньках в снегу, поставить палатку — и для здорового не слишком простая задача, а если эта палатка норовит вертеться вокруг, как чертово колесо, да и равновесия никакого нет, так что приходится хвататься за незакрепленный каркас… И сил почти совсем не осталось, надо заставить себя проглотить пару таблеток, а потом растопить снежки и выпить горячего чаю с шоколадом.

Тень от горы легла на палатку и начало стремительно темнеть. Однако Дан заметил, что треугольная тень вскорости исчезла, и все небо заволокло облаками, наползающими с запада. Довольно темная тучка зацепилась за вершину Черчилля, да так там и осталась. Хреново, подумал Дан, только снегопада не хватает для полноты картины. На плато лавины ему не грозили, но спускаться по крутому южному склону после снегопада… Да еще весной, когда под свежим снегом этот склон покрыт скользкой коркой затвердевшего наста, на котором ничего не держится… Лавина гарантирована. Хотя в его положении легче сказать «спускаться», чем как–то претворить это на практике.

Чаю… чаю… чаю… чаю!

И шоколада! — Хороший признак, если так жрать захотелось. Нельзя, конечно, набрасываться на еду, а то опять вывернет наизнанку, осторожнее надо быть, но все равно признак хороший. И голова почти не кружится, если резких движений не делать, но глаза все еще не в фокусе, когда вдаль смотришь.

Стемнело совсем, туча через Черчилль перевалила. А вот и снег, черт его забери.

— Спи, бля, сил набирайся…

Разбудил Дана раскат грома. Он был до того сильный, что ему показалось: прямо в палатке разорвался снаряд. Дан приокрыл полог палатки ровно настолько, чтобы выбросить наружу свою знаменитую зеленую кружку — металл мог притянуть молнию. Больше при нем ничего металлического не было, даже каркас его палатки сделан из пластика. Тотчас же полыхнуло снова, и почти без задержки пришла новая взрывная волна. Гроза бушевала прямо над ним, на самом плато. Насчет ветра он не опасался — Черчилль прикрывал его с запада от ветра своим треугольным горбом. Дан порадовался, что не стал ночевать в вигваме, стенки которого представляли собой металлические панели с сердцевиной из пенопласта. Забавно, подумал он, что о грозе они не подумали. Дополнительная причина, по которой не надо было оставаться на станции. Хотя… кто знает… может, металлические панели экранируют от молний оборудование. Но все же он чувствовал себя спокойнее в палатке, а не в металлическом ящике.

Его с детства учили выживать. Выживать в любых условиях: в походе, в горах, в лесу, на леднике. Отец учил его распознавать опасность по самым незаметным признакам еще до того, как что–нибудь случится. Твоя жизнь и жизнь твоей группы — в твоих руках, и ты должен видеть и предвидеть абсолютно все, что происходит вокруг. И кто же мог предвидеть, вздохнул с горечью Дан, что обвалится камень на Сонинской скале, камень, с которого они спускались множество раз; что прошедший накануне дождь явится той самой каплей, которая, черт ее дери, точит тот самый камень. Так же его учили и в армии: каждый выход на маршрут — это первый выход, и какой бы знакомой ни была любая местность, пройти ее надо, как проходишь в самый первый раз. Да, это трудно… да, хочется отвлечься… да, ходил уже сто раз по этой дороге…

…Дана насторожил валявшийся на дороге камень, обычный средних размеров булыжник, скатившийся с ближайшего пригорка. Как будто ничего особенного, за исключением того, что причин катиться с пригорка за последние сутки у этого булыжника не было. Дан непроизвольно остановился и в тот же момент услышал едва различимый металлический звук взводимого затвора. Он прыгнул в сторону еще до того, как раздались первые выстрелы. Он действовал точно так, как его учили, подавил источники огня, поразил цели короткими очередями. Он оторвал провод от наушников, в которых ему приказывали оставаться на месте, и пополз к распростертому на дороге телу. Несмотря на бронежилет, у Розки не было никакого шанса — она, казалось, оттянула на себя все пули…

Гроза ушла на восток, но метель не кончалась, укрывая плато и палатку постоянно растущим слоем влажного и тяжелого весеннего снега. Сугроб у входа неуклонно поднимался, и Дан периодически сбрасывал снег с постепенно засыпаемой палатки ударами кулаков по скатам.

К утру намело с полметра. Дан с трудом откопал из–под снега выброшенную ночью кружку. Ветер стих, но тучи сидели на плато сплошным покровом, и видимости не было никакой. Передвигаться по свежему снегу было трудно, но прогресс был налицо — Дан смог встать на ноги, хоть и опираясь на два ледоруба. Голова не кружилась, он мог есть, пить и кое–как ходить, с трудом сохраняя равновесие. Телефон по–прежнему не работал. Реально у него были два варианта: сидеть на плато, пока окончательно не пройдут все симптомы болезни, или любой ценой спускаться вниз. Любой ценой — это дойти до края плато, утопая по колено в снегу, сесть на волокушу и скатиться по склону к взлетной полосе. И если он не напорется на скалы, то спустится на высоту три километра, где не столь сильно кислородное голодание.