Юрий Пахомов - Столкновение

А что тут думать? Жилье в Москве есть, дача опять таки. Маришка там, тесть болеет, да и теще одной тяжело стало управляться. Короче говоря, я дал согласие на перевод в столицу.

Наивный северянин, назначенный в Главный штаб ВМФ, в первое время дуреет, все ему непривычно, все странно. И пройдет не месяц и не два, пока он поймет, нутром уловит так называемую специфику центрального аппарата. А специфики этой много и она весьма разнообразна. К примеру, звякнуло восемнадцать часов — море на замок, штабист все должен успевать, задержка офицеров в служебных домах после завершения трудового дня не поощряется, за исключением особых случаев (командно–штабные учения, подготовка к флотским конференциям и прочее). Как тут не одуреть от обилия свободного времени? За минувшую службу я дня не помню, когда сваливал домой в строго обозначенное время.

Служба в Главном штабе таит в себе и немало деликатных моментов. Прежде чем отправиться на Большой Козловский, следовало позвонить дежурному по управе и поинтересоваться, в какой рубашке прибыл сегодня главком. Белой или кремовой? Потому как, если тебя угораздит встретить в коридоре главкома, и ты будешь в кремовой, а он в белой рубашке, тебя, конечно, не расстреляют и не сошлют служить в бухту Ольга. Но главком, находясь в дурном настроении, может коротко бросить адъютанту: «Поразительно распущенные у нас офицеры. Выясните, кто таков!» И тогда жди «поощрения», разумеется, не за рубашку, повод всегда можно найти. Далее — аппаратчику следует во всех тонкостях освоить штабную культуру, всякие там словеса, вроде «полагаю целесообразным», «докладываю на ваше решение» и много чего другого. Оно и понятно, документы идут на самый верх, каждое слово должно быть выверено, стоять на месте и означать только то, что означает.

Я писанину всю жизнь ненавидел. В первое время страшно маялся, натыкаясь на неизбежную канцелярщину, зверея от всяких там отчетов и докладов. Потом привык, и о прежней жизни напоминала теперь только штурманская линейка.

Но есть у московских паркетных офицеров и определенные преимущества: оказавшись на флоте в свите главкома, начальника управления или в группе инспектирующих лиц, он как бы окружен небесным сиянием, и говорят с ним сдержанно, уважительно, а нередко и с подобострастием. Черт его знает, что этот хрен с бугра выкинет, занесет в свою записную книжечку — проку от него никакого, а неприятностей целый вагон. Даже однокашник, с которым пару килограммов соли перемолотил, теряется, говорит «вы», потому как светит ему перевод в Москву, да пока туманно, вдруг дружбан по кубрику в училище словечко замолвит. Так что лучше перебдеть, оказать внимание, удерживая дистанцию.

Для москвичей заранее разрабатывались сценарии культурной программы: охота, рыбалка, застолье с выездом на природу. Ну и, конечно же, сувениры, подарки, на каждом флоте свои, с налетом местной экзотики.

Дураков в Главном штабе я не встречал, блатные были, с «рукой», вроде меня. Правда, тесть мой был уже не у дел, но связи–то остались. Отсюда и спасительный звоночек, и перевод в Москву. Но ведь не по своей воле я с мостика сошел, командиром, судя по аттестациям, я был неплохим, одна фраза чего стоит: «Любит море». И не я врезался в супостата, а он в меня, да еще в наших, советских водах. Комиссиям лучше бы разобраться, почему америкосы пасутся в секретных полигонах и караулят наши лодки при выходе из баз. Но тогда следовало признать несостоятельность нашей техники. Кто же это будет делать? Кто допустит? А так, перекрыл кислород командиру, и пусть он штаны в штабах и прочих конторах просиживает. Ребята в нашем отделе тертые, с опытом, свой брат командир, да и в других управлениях, как не раз я убеждался, мужички с ясными головами, а то и с подлинным управленческим талантом, учиться было у кого.

Штабные штучки–дрючки я освоил быстро, держал себя соответствующе, не теряя лица, соблюдая при этом, конечно же, правила игры. В годы «застоя» жил в другом мире, огражденном от остального советского пространства.

А теперь представьте, каково мне было рушиться с постамента веры, когда задули западные ветры, заштормила «перестройка» и на экранах телевизоров замелькали «народные заступники», упакованные в дорогие импортные костюмчики, и миру явился сверхсекретный физик, ныне же ниспровергатель системы, диссидент номер один. Тут уж запахло серьезным, кровушкой запахло и соляркой, чем заправляют танки и бэтээры. Я и на балкон перестал выходить своей крепости на Хамовническом валу, с которого слышны были в Лужниках вопли одурманенной «свободой» толпы.

И у нас в ГШ ВМФ как–то разом все перевернулось, незыблемая, казалось, твердыня на Большом Козловском приняла вдруг водичку в носовые балластные цистерны и пошла на погружение. Вскоре поступил циркуляр, точнее рекомендация: в связи с нестабильностью в столице являться на службу в гражданском, а в форму переодеваться в служебных комнатах. Дожили, как говорится, приехали. Во флотской форме, добытой нелегкими курсантскими годами, появляться в городе нельзя. И потекли через КПП бывшие командиры с постными лицами в заштатных плащиках, и в кафе «Шоколадница», что у метро «Лермонтовская», сбивалась теперь серая, безликая масса, спасающаяся от стыда и негодования коньяком. Благо «перестройка» на вкус коньяка не повлияла. Прежний был вкус, да и крепость та же.

Я рекомендациями пренебрег, в первое время подкатывал к КПП на своем «жигуленке» в форме, а потом махнул рукой. Наступило время перевертышей. С флотов поползли слухи: там адмирал проворовался, сел в тюрьму, другой толкнул на сторону за хорошие деньги флотское имущество и обогатился. И ведь не тыловики, тем по службе тырить положено, а строевые командиры. Особенно поразили меня политработники, тут уже мутация приняла сокрушающие масштабы. Бывшие марксисты- ленинцы, идеологи и воспитатели, не все, конечно, но многие, быстренько перекрасились. Поменяли партбилеты на иные ценности и через несколько лет трубадуры КПСС стали крупными предпринимателями, пооткрывали фирмы, фирмочки, пересели из персональных «Волг» в «Мерседесы», да еще с телохранителями. Мне с замполитами на лодке везло, нормальные ребята, бессребреники, не стучали, не боролись за власть, а помогали. Последний мой замполит Костя Зеленцов сдал экзамены на вахтенного офицера и, как все, нес в походе верхние вахты, чем значительно повысил свой авторитет у экипажа. У береговых политотдельцев уже тогда чувствовалась кастовость — свои кадровики, свои наградные листы и иные привилегии. Мой старпом выспорил ящик коньяку, побившись об заклад с механиком, что среди инспектирующих лиц по внешним признакам определит сотрудников военного отдела ЦК. И ведь выиграл спор, коротко пояснив: «В лицах у них что–то специфическое, вроде как накануне они дерьма наелись».