Елена Кутинова - Банда слепых и трое на костылях[истерический антидетектив]

— Может, он развернутый репортаж готовит, — предположил Впальтохин.

— Как бы не так. Если и существуют какие–нибудь документы, они давно у него в руках. Обнародуй их, подними шумиху — не урвать ему доли из клада, содержание которого никому не известно.

— Они сами не знают, за чем гоняются?

— Не скажите, любые древности — это громадные деньги, что бы они собой ни представляли. У нас их кому продать? Археологическому музею? А на Западе — купят. Матусевин и вызвал Якова, тот уже, небось, сделку заключил с тамошней мафией. Он и книжку свою чуть ли не за неделю сляпал.

— Я опять что–то не догоняю, — устав злиться, проныл Впальтохин, — как в этом фэнтези оказались мы?

— Наши подумали, что так откровенно славить Маниовича и так бесстыдно прикрывать Матусевина, может только Жарес. Или его прислужники. Мы думали, что вы действовали по его указке, и стало быть, кое–что знаете. Сам Жарес вот уже несколько дней, как исчез бесследно. Он взял отпуск за свой счет и дома не появлялся. Мы старались, чтобы вы ничего не заметили и установили здесь подслушивающее устройство. А чтобы спровоцировать нужную тему для разговора — подложили газету. Уже через полчаса мы поняли, что вы ничего не знаете.

— Кто это — наши? — спросила я.

— Бывшие партизаны, друзья Апатова и Марии. Если нам удастся опередить Маниовича, мы организуем музей Вовы Апатова, опубликуем его работы и учредим фонд содействия археологической науке. Но, к сожалению, тайна расположения сокровищ известна одному Якову, и он, насколько я знаю, еще никому ее не доверил, за исключением немецкого офицера.

— И что теперь будет с нами?

— Ничего, посидите недельку, другую, пока Маниович в Израиль не возвратится.

— Мы журналисты! — взревел Впальтохин. — Во всех газетах такое про вас напишем!

— На здоровье, — усмехнулась Антонина Федоровна, — что нам, заслуженным старикам сделают? Да и кто вам поверит? Жалобы ваши не напечатают, сами знаете, побоятся. Не любит одесская пресса скандалов.

— У вас что, и в прессе свои люди есть?

— А как же? Только вот вы — не чужие и не свои. Странное поколение, бессмысленное. Ничем вас не заинтересуешь, ничем не перекупишь. Вам будто совсем ничего в жизни не надо.

— Нам все побоку, — согласился Впальтохин, — в этом и сила. В тотальном, всеобъемлющем пофигизме. Только сидеть в этом подвале я не согласен.

Старушка не проронила больше ни слова и поспешила выйти.

— Поговорим на нейтральную тему, — предложила я.

— Например? — отозвался Впальтохин.

— Например, о животных.

— Ладно, я больше люблю кошек.

— А я обожаю собак.

— Кошки лучше, они независимы, не подлизываются к хозяину, как собаки, живут сами по себе.

— Собаки — друзья. Они преданные и все понимают. У каждой собаки есть словарный запас. Своей я могу сказать: Чак кушать мусор — Лена гулять нет. Собаки умнее.

— Кошка способна найти свой дом за десять тысяч километров. Я статью читал. Из Сибири одна кошка шла в Харьковскую область к своему хозяину. Он в тюрьме сидел, приручил котенка, а как на волю выпустили — домой уехал. И кошка его нашла, представляешь, в деревенском доме — два года добиралась.

— Во–первых, странно, что, несмотря на профессию, ты все еще веришь написанному. А во вторых, у кошек язык шершавый, а у собак — мяконький и горячий.

— Неужели тебе не ясно, что кошки лучше! — заорал Впальтохин. Лицо его побагровело, глаза расширились. Он стоял в середине комнаты, растопырив ноги и руки: — Кошки лучше, кошки лучше! Кошки луууууууччччччччшшшееееееееееееееееееее!!!

Охваченная тупой яростью, я тихо, но настойчиво, пикнула:

— Собаки.

Расшвыривая макулатуру, Серега подскочил к стене и задолбил в нее со всей дури. И тут, стенка, глухо стонущая под его ударами, зазвенела во мне, как колокол.

— Серега!

— Что? — взревел он.

— А ну, стукни в другое место.

— Пожалуйста! — провыл Впальтохин и стал колотить ботинком в другую стену.

— Теперь опять туда стукни.

— Если это может казаться смешным, я доставлю тебе такое удовольствие!

— Теперь чуть повыше, сантиметров на сорок.

— Чего ты добиваешься? — не выдержал, почти успокоившийся, Впальтохин.

— Мне кажется — за стеной прослушивается пустота. Я подошла к изувеченной стенке и постучала костяшками пальцев — Теперь здесь — я стукнула сантиметров на сорок повыше.

— Похоже, мы начинаем сходить с ума, — сказал Серега и сел.

— Ты не встречал здесь чего–нибудь тяжелого?

— На самом деле все животные прекрасны, в отличие от людей — говорил Серега, игнорируя мой вопрос, и подозрительно меня разглядывая.

Я махнула на него рукой и стала обыскивать окрестности. Ни топора, ни лома, конечно, не обнаружилось. Но бронзовый бюстик Дзержинского показался мне подходящим средством, и я принялась пулять этим бюстиком в сомнительное место. Впальтохин сверлил меня взглядом, исполненным непонимания и жалости.

Когда одежда взмокла от пота, а мышцы умоляюще задрожали — от стены отвалился кусок штукатурки. Я схватила ложку, обтерла юбкой прилипшую гречку, и принялась сковыривать черенком все, что поддавалось усилиям. Наконец обнажился кирпич, и я бухнулась на матрац, чтобы как следует отдышаться. Впальтохин иронично скривил губы и застонал:

— Ба! Какая восхитительная инсталляция! Вершина искусства! Лена, право, как тебе удалось такое! Это спазм величайшего вдохновения! Непревзойденно!

Спустя минуту, он неожиданно последовал моему примеру.

— О, вы снизошли до редактирования моего шедевра? — съязвила я.

— Кирпич!

— Ну?

— Везде известняк, а здесь силикатный кирпич!

— И что?

— В этом месте был когда–то проем, или окошко. Его заложили!

Мы долго лупили, ковыряли, долбили, рубили, колотили, колупали всеми подручными средствами: ложками, бюстами, железками, деревяшками, гвоздями, подошвами, ногтями, ключами — пока один кирпичик не сдался и не выпал. Прильнув лицом к образовавшейся дырке, откуда медленно выползала крепчайшая вонь, Серега заключил: «Там темно».

Не успел он этого произнести, как за дверью раздался шорох. Молниеносно заложив отверстие газетами, мы ломанулись к двери — и встретили коробку с обедом.

— Кушать пока не будем — сказал Серега — там такой смрад, что…

— Лучше не продолжай.

К вечеру мы расширили проем до такого размера, что в него запросто мог пролезть человек. Я натянула на лицо кофту, чтобы смягчить воздействие страшной вони. Мы сделали факел из палки, служившей некогда ножкой стула, и обнаружили с его помощью узкую нишу мусоропровода. Запах исходил снизу. Оттуда же раздавался странный, неприятный писк.

— Что это? — затряслась я — какие–то механизмы?

— Да, биоробот системы «Крыса» — засмеялся Серега.