Вадим Тарасенко - Спасите наши души

«Боже, помоги», — распятая двумя парами потных рук, с ужасом и отвращением чувствуя, как срывается с нее одежда девушка, оглушенная ревом музыки, извергающейся из магнитофона и забивающей все остальные звуки, обратилась к Могущественному Покровителю. И неожиданно вспомнилось: «К сожалению, для многих Бог — своего рода последний–припоследний запасной парашют в том прыжке, который называется жизнь. Когда основной парашют то ли не раскроется, то ли порвется, человек рвет кольцо этого парашюта». Но что–то не раскрывался для Инны ее этот самый последний запасной парашют — насильник все также яростно продолжал делать свое дело. И осенило ужасное: «Не поможет Он мне. Я не сдержала слово — согрешила. Но почему согрешила? Я же не за деньги. И ведь и я, и он были вместе счастливы. А если оба счастливы — то какой же это грех? Неужели для Тебя, Господи, обычное людское счастье это грех»?

…Затрещал и разорвался бюстгальтер…

— Сволочь, ненавижу, будь ты проклят…

— …Это есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же, подобная ей: «Возлюби ближнего, как самого себя».

«Господи, ну и как же все–таки иногда трудно выполнять твою вторую заповедь. Ведь бывают такие ближние, что полюбить их — все равно, что не умудриться вырвать, копаясь без респиратора и перчаток во внутренностях трупа двухнедельной давности на сорокоградусной жаре».

И снова перед глазами встал Гришкин брат — с маслянистыми глазами, толстой, короткой шеей, мясистыми губами. И эти мясистые, влажные губы хотят дотрагиваться до его Елки? Никогда!», — и вновь тревожно тренькнуло сердце. «Елка моя, я тебя никому не отдам», — Сергей представил улыбающуюся ему девушку — стройную, высокую, со смеющимися серо–бирюзовыми глазами… И взвилось над церковью:

«…любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…» (29)

«… любовь долготерпит, милосердствует…», — проникало в душу женщинам, неоднократно битыми своими пьяными, грубыми мужьями…

«… не бесчинствует…», — про себя прошептала за священником молодая женщина и вздохнула: «Опять мой небось ночевать не будет, пойдет к своей лахудре. И ничего же не сделаешь. Даже уйти от него не могу — он один кормилец в семье, а у нас двое детей…».

«… всему верит…» — стройная, высокая, еще сравнительно молодая женщина всхлипнула: «Я ему так верила. Думала, что только я у него, а он любовницу завел. И все равно я его люблю и не могу его прогнать. Боже, но за что ты меня так наказываешь — любить его и знать, что этими же руками, которые я так люблю ощущать на своем теле, он ласкает другую…».

«…всего надеется, все переносит…», — пожилая женщина в старенькой вязаной кофте с белым платком на голове истово несколько раз перекрестилась: «Я надеюсь на тебя, Господи. Помоги моему Ивану выздороветь. Умоляю, помоги. Я все перенесу — буду кормить его из ложечки, помогать оправляться, буду на всем экономить, сама буду голодать, но достану ему необходимые лекарства. Но только помоги, Господи».

— А все–таки, скотина, я не стала твоей, — и кровавый пузырь вздулся на ее губах — сил еще раз плюнуть у девушки больше не было, глаза ее закрылись.

Ветер хлестко, с наслаждением залепил снежным зарядом по гордо возвышающемуся над церковью символу христианства — стихия победоносно ворвалась в центр города, погнала перед собой обрывки бумаг, обожгла лица прохожих и яростно, зло завыла на улицах и в переулках. Обрушилась она и на двери церкви, ударилась о них, хлестнула снегом и бессильно забилась возле них.

А в церкви, между тем, торжественно звучало:

— «… Ибо так возлюбил бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную…» (30) , — у Сергея неожиданно заныло сердце. Он сглотнул комок в горле и продолжил. — И когда науськанная толпа кричала: " Распни его», Иисус Христос любил эту толпу, этих людей, обрекавших его на мучительную смерть. Вот как погряз человек в грехах, как низко он пал, что за Божью любовь и помощь плата — «Распни его», — дверь церкви неожиданно открылась, впуская запоздавшего прихожанина. И холодный ветер густым роем снега, наконец, смог ворваться в божий храм, благодаря этому почитателю Бога. Хлопья снега с размаху впились в спины людей, проникли за шиворот и подолы пальто, курток и юбок.

На священника пахнуло холодом и снегом. «Распни его» — как плата за любовь», — взорвалось у него в голове. «Инка», — вскрикнул Сергей и под удивленными взглядами прихожан бросился вон из церкви.

— Князь, сматываться надо, — услышал он за спиной голос второго сообщника, — Инка умерла, и ты ее трахал уже мертвой.

" Инка, Елка моя. Но зачем я оставил тебя, — водитель немилосердно давил на педаль газа. Дворники не успевали расчищать низвергающийся на них снег. За лобовым стеклом машины стояла сплошная стена из кружившихся в неистовой пляске снежинок. Автомобиль мчался словно в никуда, в бесконечность, где нельзя ни достигнуть, ни изменить что либо. Человек за рулем, словно остался один в этом мире, отгороженный от всего живого, теплого этим холодным, колючим, безжалостным снегом.

«Инка, я больше никогда не покину тебя…».

— Когда? — сгустилась Тьма.

— Скоро, — печально разлился Свет.

«Вот и ее дом. Удар по тормозу. Ручку двери рывком на себя. Бегом к подъезду. Дверь. Рукой на себя. Внутрь. Пролет. Раз… два… Лифт. Кнопка. Пальцем вдавить».

Наверху громыхнул лифт. «Долго! Быстрее по лестнице. Один пролет… другой… третий… Вот и ее дверь», — большой палец нетерпеливо вминает кнопку звонка.

— Тру–ля–ля, — раздражающе мелодично, невыносимо неторопливо пропел звонок.

За дверью молчали.

— Тру–ля–ля, — и вновь на радостное воркование звонка невыносимая тишина.

«Господи, у меня же есть ключи от ее квартиры». Щелкнул замок, дверь рывком, не смотря на свою солидную, стальную сущность распахнулась…

… Он увидел ее в спальне — лежащую на спине, обнаженную, окровавленную, с бесстыдно раздвинутыми ногами, с избитым, темным, опухшим лицом, с истерзанной грудью без сосков… «Господи, неужели тебе не бывает стыдно за деяния рук твоего творения — человека и если люди — это твое высшее творение, то я бы не пошел к тебе даже в подмастерья и даже за гарантированное место в Раю… А, впрочем, все правильно, Ты как всегда правильно решил — такие как мы не должны жить счастливо. А просто жить, без счастья ты решил нам не давать, как же ты все — таки мудр и милостив, Всевышний. Неожиданная мысль пришла ему в голову. Долгих несколько секунд человеческий мозг «пережевывал» ее и затем выдал: «Я, кажется, понял тебя Господи», — Сергей выскочил из квартиры и скатился по лестнице вниз.