Марсель Эме - Помолвка: Рассказы

Волк смиренно опустил голову. Этого он не ожидал. Слышно было, как он сопит носом за окном.

— Ну да, — сознался он, — Красную Шапочку я съел. Но уверяю вас, что я очень в этом раскаивался. Если бы снова так случилось…

— Да, да, так всегда говорят.

Волк ударил себя лапой в грудь по тому месту, где сердце. У него был красивый низкий голос.

— Честное слово, если бы снова так случилось, я бы лучше подох с голоду.

— А все-таки, — вздохнула младшая, — вы съели Красную Шапочку.

— Я и не отпираюсь, — согласился волк. — Я ее съел, это точно. Но то был грех молодости. Подумайте, ведь это было так давно. Всякому греху бывает прощение. И потом вы не знаете, сколько у меня было неприятностей из-за этой девчонки! Уверяли даже, будто я сперва съел бабушку, а это уже совсем вранье.

Тут волк невольно ухмыльнулся, вероятно, сам того не замечая.

— Судите сами! Стал бы я есть бабкино мясо, когда меня ожидала на завтрак свеженькая девчушка! Не такой я дурак…

Вспомнив об этом лакомом кусочке, волк не утерпел и несколько раз провел по губам своим большим языком; при этом обнажились его длинные острые зубы, вид которых не слишком-то успокоил девочек.

— Волк, — вскрикнула Дельфина, — вы лжец! Если бы вы раскаивались, как вы говорите, вы не стали бы облизываться!

Волку было очень стыдно, что он облизнулся при воспоминании о пухленькой девочке, которая так и таяла во рту. Но он чувствовал себя таким добрым, таким честным, что ему не хотелось сомневаться в самом себе.

— Простите меня, — сказал он, — это дурная привычка; я унаследовал ее от родителей, но это ничего не доказывает.

— Тем хуже для вас, если вы плохо воспитаны, — заявила Дельфина.

— Не говорите так, — вздохнул волк, — я очень сожалею…

— А есть маленьких девочек — тоже наследственная привычка? Когда вы обещаете больше не есть детей, это почти то же самое, как если бы Маринетта обещала не есть сладкого.

Маринетта покраснела, а волк пытался протестовать:

— Но раз я вам клянусь…

— Прекратим этот разговор, а вы ступайте своей дорогой. Вы согреетесь на бегу.

Тогда волк рассердился, потому что ему не верили, что он добрый.

— Ну, знаете, это уж слишком, — крикнул он, — правду никогда не хотят слушать. Так можно отбить всякую охоту к честной жизни. А я считаю, что никто не имеет права мешать добрым намерениям, как это делаете вы. И можете быть уверены, что если я когда-нибудь снова отведаю детского мяса, вы будете в этом виноваты.

Слушая его, девочки не без тревоги думали о бремени ответственности, ложившейся на них, и о раскаянии, которое они себе, быть может, готовили. Но острые уши волка так быстро шевелились на его голове, глаза так злобно сверкали, а клыки так высовывались из-под оттопыренных губ, что они остолбенели от ужаса.

Волк понял, что запугиванием ему ничего не добиться. Он попросил прощения за свою вспышку и пустил в ход просьбы, чтобы добиться своего. Пока он говорил, взгляд его затуманился нежностью, уши прижались к затылку, а нос сплюснулся об оконное стекло, так что пасть его казалась плоской и безобидной, как морда коровы.

— Ты же видишь, что он не злой, — говорила маленькая.

— Может быть, — отвечала Дельфина, — может быть.

Голос волка стал умоляющим; и тогда Маринетта не выдержала и направилась к двери. Перепуганная Дельфина удержала ее за локон. Послышались пощечины. Волк в отчаянии метался за окном, говоря, что он лучше уйдет, чем будет причиной ссоры двух самых хорошеньких блондинок, каких он когда-либо видел. И действительно, он отошел от окна и удалился, сотрясаясь от рыданий.

«Вот беда! — думал он. — Я такой добрый, такой нежный, а они отказываются от моей дружбы. Я бы стал еще добрее, я даже перестал бы есть ягнят».

Между тем Дельфина смотрела, как волк уходил, ковыляя на трех лапах и дрожа от холода и горя. Охваченная раскаянием и жалостью, она крикнула в окно:

— Волк! Мы больше не боимся. Идите скорей погреться.

Но беленькая уже отворила дверь и выбежала навстречу волку.

— Боже мой, — вздыхал волк, — как славно сидеть у огня. Право, ничего нет лучше семейной жизни. Я это всегда думал.

Глазами, полными слез, он нежно смотрел на девочек, которые робко держались в сторонке. После того как он хорошенько облизал больную лапу и согрел живот и спину у очага, он стал рассказывать разные истории. Девочки подошли поближе, чтобы послушать о приключениях лисы, белки, крота и трех кроликов с опушки леса. Некоторые были такие смешные, что волку пришлось повторять их по два-три раза.

Маринетта уже обнимала своего друга за шею, дергала его за острые уши и гладила и по шерсти, и против шерсти. Дельфина освоилась не так быстро, и, когда она в первый раз сунула для забавы свою маленькую ручку в волчью пасть, она не удержалась и вскрикнула:

— Ах, какие у вас большие зубы…

Волку стало так неловко, что Маринетта обхватила его голову обеими руками, чтобы скрыть его смущение.

Волк из деликатности ни слова не говорил о том, как его мучит голод.

— До чего же я добрый, — радостно думал он, — прямо не верится.

После того как он рассказал много историй, девочки предложили ему поиграть с ними.

— Играть? — переспросил волк. — Да ведь я не знаю никаких игр.

Но он очень быстро научился играть в пятнашки, в хоровод, в палочку-выручалочку и в жмурки.

Он пел довольно красивым басом куплеты «Кум Гильери» [10] Гильери — прозвище трех братьев, казненных за разбой в XVI веке. О них было сложено много песен. или «Латур, берегись». На кухне стоял настоящий содом: толкотня, крики, хохот, опрокинутые стулья. Между друзьями исчезла всякая неловкость: они перешли на ты, как будто век были знакомы.

— Волк, тебе водить!

— Нет, тебе! Ты шевельнулась! Она шевельнулась…

— Волку фант!

Волк в жизни так не смеялся, он чуть не свихнул себе челюсть.

— Никогда не думал, что играть так весело, — говорил он. — Как жаль, что нельзя играть каждый день!

— Но ты ведь опять придешь, волк. Наши родители всегда уходят по четвергам после обеда. Ты подкараулишь, когда они уйдут, и постучишься в окно, как сегодня.

Под конец стали играть в лошадки. Это была отличная игра. Волк был конем, младшая сидела верхом на его спине, а Дельфина держала его за хвост и правила упряжкой, во весь опор мчавшейся между стульями. Высунув язык, разинув пасть до ушей и задыхаясь от быстрого бега и от смеха, распиравшего ему ребра, волк иногда просил разрешения перевести дух.

— Чур! — говорил он прерывающимся голосом. — Дайте мне посмеяться… я больше не могу. Нет, дайте посмеяться!

Тогда Маринетта слезала с коня, Дельфина выпускала волчий хвост, и все они, сидя на полу, хохотали до упаду.

Веселье кончилось к вечеру, когда волку пришлось подумать об уходе. Девочки чуть не плакали, и Маринетта умоляла: