Виржини Депант - Teen Spirit

Зачем жизнь представляется нам такой захватывающей и волнующей, если потом все должно поблекнуть, скукожиться, утратить вкус?

На авансцене метались светящиеся парни, вмазывали кулаками по воздуху или по соседу и ногами то в пустоту, а то и по башке; яростная разрядка, лица перекошенные, сосредоточенные и счастливые.

Я держался в стороне и, прислонившись к стенке, наблюдал за происходящим с грустной улыбкой.

И вдруг увидел Нанси посреди этого мордобоя. Несколько секунд ушло на то, чтобы узнать ее и отреагировать. Еще несколько — чтобы добраться до нее сквозь махаловку. Я схватил ее, и тут только парни на сцене въехали, что она девочка и к тому же совсем еще маленькая. Они помогли мне оттащить ее в сторону. Детский сад им тут был не нужен.

Когда мы вылезли из пекла, Нанси бросила на меня счастливый взгляд, притянула к себе, чтобы я наклонился и лучше ее слышал, и проорала:

— Я вся потная!

А то я не заметил: пот лил с нее градом, волосы слиплись. Еще она крикнула:

— Это самый прекрасный день в моей жизни!

И запрыгала на месте, подражая танцу, от которого я ее отвлек.

Запрещать ей трясти головой я не стал. Я отвернулся на тридцать секунд взглянуть на музыкантов — она снова исчезла и снова оказалась там. Я увидел, как она беснуется вместе с парнями, и на мгновение замер. На первый взгляд она ничем не выделялась и даже прекрасно вписывалась в их компанию, потому они и не привели ее сразу ко мне. Она лупила кулаками изо всех сил, исходила яростью, лицо ее непроизвольно перекашивалось. Она была моей крови. Я и не знал, что предрасположенность к озлоблению передается по наследству, как цвет глаз.

Я уволок ее в дальний угол зала. Мы нашли Сандру, она пила пиво и что-то орала долговязому татуированному кретину, с которым я ее видел на вечеринке.

Мы вышли на улицу. Нанси ликовала. Я объяснил ей:

— Ты не должна лезть вперед на таких концертах. Там рубка.

— Мне никто не сделал больно, и мне ни чуточки не страшно. Не забывай, я как Баффи. Там круто!

Взгляд ее витал где-то далеко, она воображала, что расскажет в школе, как будет кидать понты, и от этого приходила в экстаз.

Я уперся и продолжал выговаривать:

— Нет, вперед выходить очень опасно. Ты не должна этого делать, даже если будешь без нас. Слышишь?

Она не воспринимала мои слова всерьез, в тот вечер она открыла для себя что-то очень важное, и мне следовало понять, что ей необходимо прийти сюда еще раз.

— Потому что я еще мала? — спросила она со смехом.

— Потому что ты баба, черт побери. И нечего тебе там делать.

Мои слова произвели эффект пощечины. Она остановилась и уставилась на меня, потрясенная. Я сделал вид, что не заметил убийственного взгляда Сандры. Нанси выглядела совершенно несчастной. Я вздохнул:

— Все равно в следующий раз меня здесь с тобой не будет.

Откуда мне знать, как надо разговаривать с девочками.

Возвращая Нанси домой в конце недели, я несколько смягчился в отношении ее матери: каникулы прошли потрясно, да, но девчонка в доме — это атас. Я начал понимать, что Алиса не всегда справляется с ситуацией, а иногда и чувствует себя совершенно беспомощной. Она делала, что могла, вот и все.

После каникул она выглядела измученной. Я впервые был с ней искренне любезен:

— Если тебе что-нибудь нужно в другие дни, скажи, не стесняйся…

Она к такому не привыкла и послала меня подальше:

— Не бери в голову.

Так все и продолжалось до лета… Среды я проводил с Нанси. Она крепко запала на металл, Алиса винила в этом меня: «Это она чтоб тебе понравиться», а я усматривал тут прекрасный повод начать слушать хорошие диски.

К моей радости, Нанси перестала одеваться как чучело.

Я сдал в срок два перевода, принес Сандре немного денег…

Понемногу начал забывать о Катрин, лишь иногда воспоминание выстреливало пронзительной болью.

Переспал с булочницей, кончить опять не смог, зато она проявила чудеса изобретательности, желая мне помочь. Я пришел к выводу, что так оно даже совсем неплохо…

Словом, до лета все складывалось тип-топ. А вот после пошел наворот.

В начале сентября я ждал Нанси у нее дома.

Лежал на спине, скрестив ноги на подлокотнике дивана, и в балконную дверь глядел на Эйфелеву башню. Она стояла прямая, четко вырисовываясь на фоне серого, исполосованного розовым неба. Я достал из пакетика два леденца-медвежонка, одного желтого, другого красного, их химический вкус образовывал приятное сочетание.

Затем услышал, как грохнула дверь лифта, повернулся ключ в замочной скважине. Привычные звуки, приносящие успокоение. Я взглянул на часы — Нанси пришла рано, после школы нигде не задерживалась. Не меняя позы, я спросил:

— Ну как, старуха, все в порядке?

Она бросила портфель на пол, а пальто на диван. Плюхнулась в красное кресло у меня за спиной — так обычно садятся психари, — включила телик и вздохнула:

— Как бы я хотела иметь других родителей.

— Очень любезно. Тебя кто-нибудь обидел?

— Не повезло мне. Черная несправедливость.

Она пробубнила это на одной ноте и снова принялась вздыхать. Я выждал в надежде, что у нее все само пройдет. Потом, едва не свернув себе шею, изловчился и взглянул на ее физиономию. Мрачная. Мрачная реально. Нет, само не пройдет.

Она посмотрела на меня, нахмурилась:

— Ты стырил у мамы траву.

— Во-первых, я ничего не тырил. Во-вторых, у мамы нет травы. В-третьих, не надоело тебе злобствовать?

Нанси поднялась и изрекла:

— Ясное дело, накурился. В коллеже, они когда обпыхаются, у них такие же глаза, как у тебя.

Я продолжил шутливым тоном в расчете, что подействует:

— А хамить не надоело?

Не помогло, она проскрежетала сквозь зубы:

— Кончайте держать меня за маленькую и заниматься всякой хренью за моей спиной, достали уже.

Летом она резко перескочила из детства в отрочество. В один вечер: ей все осточертело, мы все кретины, так продолжаться не может. Время она выбрала не самое удачное: мамашу кинул ее хахаль — понятно, депрессуха и все такое. Теперь я оставался с Нанси чаще, чем раньше, приходил вечерами. Парочке: мать на грани самоубийства и дочь на грани нервного срыва — моя никчемность могла пригодиться.

Я пошел на кухню к Нанси. В рекордно короткий срок она успела извлечь и вывалить на стол шоколадные муссы, плитки «Галак», вафли с малиной, печенье с орехами и «Баунти». Политику ее матери я тут совсем не понимал: зачем держать все это в доме, если девочка и так переедает? Но выговаривать Алисе не стал, ни про еду, ни про что другое — больно полоса для этого неподходящая.