Робер Андре - Дитя-зеркало

Но мы отыгрались в последовавшей за этим битве па право иметь кошку, поскольку, согласно контракту, жильцам запрещалось держать в доме какую бы то ни было живность, от собаки до попугая. Однако в результате ожесточенных сражений, в которые вовлечена была даже Лига защиты животных, нам удалось сохранить у себя подарок доктора Пелажи, сиамского котенка, к которому отец поначалу отнесся враждебно, но запрет, наложенный госпожой де Нарис, коренным образом изменил его чувства. Нельзя было упускать чудоспую возможность «дать по морде старой потаскухе и ее гнусной приспешнице», как энергически выразился он по этому поводу. Приспешницей была служанка с крысиной физиономией; подозрительная и сварливая, нечто среднее между соглядатаем и серым кардиналом, она вечно подглядывала в глазок за тем, что делается на лестнице, торопясь донести своей хозяйке о любой мелочи, способной нам навредить, и всегда злобно отчитывала меня, утверждая, что я веду себя на лестнице шумно и все вокруг пачкаю. Так что судите сами, в какой обстановке включился я в эту игру.

Госпожа де Парис вовсе не выглядела старой потаскухой. Наоборот, это была весьма изысканная дама, очень дорожившая своим — не знаю, действительным или мнимым — дворянством и пытавшаяся держаться как можно более величественно, но это было очень смешно, потому что она все время старалась скрыть разрушения, причиненные возрастом. Лицо ее было покрыто толстым слоем белил, она носила парик и туго затягивала талию, дабы подчеркнуть внушительные размеры бюста и зада, который мог поспорить с кринолинами начала века. Когда у отца случалось хорошее настроение, он великолепно передразнивал эту индюшку, эту дебелую бабищу, эту старую перечницу, эту глупую тетку— в прозвищах у нас недостатка не было никогда. Он засовывал себе в брюки подушку, заталкивал под жилет тряпки, жеманно, как-то по-куриному семенил по комнатам и церемонно присаживался на краешек стула; потом, выпятив грудь и выставив вперед подбородок, брал в руки воображаемую чашку и манерно пил чай по всем правилам светского этикета. На сей раз я аплодировал ому от души и столь же искренне восторгался томи изобретательными проклятиями, которыми он осыпал обеих женщин: пусть они сдохнут, пусть иу. в аду черти поджаривают, пусть они прогуляются туда-то и туда-то, — и мне очень нравилось неистовое желание наподдать им ногою в зад, которое неизменно обуревало отца. Лучших мишеней для моих злобных выходок было не найти, и я со спокойной душой принялся за дело, на сей раз уверенный в полной поддержке моих домашних. Мне только скажут спасибо, если я своими проделками избавлю всех от этих вредных существ; ведь недаром же отец смешивает их с грязью. Это было непростительной самонадеянностью с моей стороны, а самонадеянность, как известно, может погубить самую сильную армию.

Итак, я принялся вновь разжигать военные действия. Поначалу, правда, не без некоторой робости. Я знал, что Аннет, гнусная приспешница, была противником опасным. Следовало прощупать почву. Я ограничился сперва тем, что начал систематически пачкать лестницу, а также строить приспешнице рожи, когда она, заслышав мои шаги, приоткрывала дверь. Но особой пользы это не принесло. Должно быть, смирившись с неизбежным соседством этих неприятных, но довольно влиятельных жильцов, которые к тому же вносили без задержки квартирную плату, Аннет в ответ тоже корчила рожи, еще более отвратительные, чем мои, что вызывало во мне бешеную зависть, да грозила «надрать мне уши, как только я ей попадусь». Нужно было переходить к более решительным формам борьбы. Избрав целью нападения их балкон, находившийся в непосредственной близости к нашему, я начал его заплевывать и поливать мочой. Это вызвало восторженное одобрение банды уличных мальчишек, которая иногда тоже использовала этот балкон для своих нападений. С мальчишками у меня были, увы, лишь самые отдаленные контакты, поскольку мне категорически запрещалось водиться с «отродьем», как неизменно называла их моя бабушка. И вот теперь я обретал в их глазах вес, становился таинственным мстителем. Мальчишки ненавидели Аннет не меньше, чем я, ибо она свирепо гонялась за ними, стоило метательному снаряду попасть ей в окно, и производила иногда с чьими-нибудь ушами ту самую операцию, которой так упорно грозила подвергнуть и мои уши. Мои новые проделки были встречены Аннет гораздо более нервозно, и, сидя в укрытии, я наслаждался криками отчаянья и гнева, с которыми эта маниакальная поборница чистоты выскакивала на балкон; потом начинал звучать сладкий голосок госпожи де Парис; служанка призывала ее в свидетели, и та свешивала над перилами свои передние выпуклости, пытаясь определить, как попала на балкон эта мерзость. Какое-то время в силу элементарных классовых предрассудков подозрения обходили меня стороной. Так напакостить могли, конечно, только уличные мальчишки, и Аннет принималась преследовать их с удвоенной силой.

Я счел, что нахожусь на верном пути, и стал искать способа наилучшим образом использовать свои преимущества. Моя фантазия била ключом, я уже мечтал о протянутых к вражескому балкону веревках, он был уже весь валит скользкими зловонными лужами, и над ним висели ведра с водой, которые мгновенно опрокидывались, стоило Аннет открыть балконную дверь. Всо это продолжалось до того злосчастного дня, когда изречение «Глаза имеют, а видеть не желают» потеряло свой смысл. От моих упражнений на стене оставались следы, которых просто нельзя было не заметить. По горящим ненавистью взглядам, которые бросала на меня Аннет, когда мы сталкивались на лестнице или оба оказывались на балконах, я понял, что смрадный след вывел ее наконец на меня и она только ждет случая застать меня на месте преступления. Мне надо было бы проявить осторожность, и я это знал, но уже ничего не мог с собой поделать, точно меня толкал под руку жаждущий моей погибели бес.

Аннет, превратившаяся в стойкого Аргуса, в конце концов застигла меня, когда я посылал на ее балкон очередной плевок. С торжествующим воплем и с быстротой Эвмениды она кинулась звонить в нашу дверь, дабы разоблачить мою зловредность, но была встречена с недоверчивостью, к которой примешивалось раздражение. Моя мама, как вы понимаете, хоть и имела глаза, но видеть не желала, особенно если ее сына обвиняли в таком мерзком поступке и называли подлым и порочным мальчишкой. Даже отец, когда его поставили в известность, занял позицию несколько двойственную, точно человек, которому подали неплохую идею. Он, конечно, стал по привычке очень громко кричать, но за всеми его «черт побери!» я угадывал некую заднюю мысль, которая пыталась пробиться наружу, а ему стоило превеликого труда ее отогнать. При таких обстоятельствах я мог бы, пожалуй, еще выпутаться из беды, но бес не дремал. Я обратил внимание только на эту отцовскую заднюю мысль и весьма необдуманно пожелал отличиться, выкинуть какой-нибудь особенно сногсшибательный трюк и тем самым как бы расписаться в своих подвигах, и самое забавное — решил сделать это путем анонимного письма.