Робер Андре - Дитя-зеркало

После ужина все чаще стали играть в бридж, в котором полковница была очень сильна, иногда же для разнообразия забавлялись игрой в «чепуху», когда все поочередно пишут по слову, загибая бумажную полоску и пряча написанное от соседа, в результате чего получается очень смешная из-за своей нелепости фраза. Госпожа Фрерон-мать любила вписывать грубейшие непристойности и, когда написанное читалось вслух, умирала от смеха. Однако — весело было далеко но всем. Среди играющих затаилась — приходится теперь произнести это слово, — затаилась ревность.

Во всех этапах игры, в репликах игроков, в улыбках своего мужа, в строчках, которые выстраивались на бумажных полосках, словом, буквально во всем госпожа Фрерон-младшая усматривала некие тайные помыслы, подозревала подвох. Ревность все истолковывает превратно, делает двусмысленным каждый жест, и нужно самому испытать это чувство, чтобы понять, какие страдания оно причиняет. Горе, охватившее меня в Карнаке от измены Андре, было примерно того же свойства, но была и некоторая разница. Андре пренебрегал мною открыто. Здесь же я чувствовал, что молодая женщина страдает, но причины были мне еще непонятны. Ее поведение могло сойти за странность, за чрезмерную нервозность. Кстати говоря, именно это предположение выдвинули в качестве диагноза моя мама и полковница, и, должно быть, от того, что значение многих реплик и шуток, которыми обменивались за столом, от меня ускользало, я со свойственной детям жестокостью был склонен воспринимать происходящее как нечто весьма забавное. Что за глупость с моей стороны! Да, представьте себе, я с трудом удерживался от смеха, когда во время партии бриджа молодая женщина внезапно швыряла карты на стол и молча, с искаженным

Лицом уходила из комнаты. Тогда начиналось маленькое балетное представление. Игроки обменивались сострадательными взглядами, и через несколько минут муж в свою очередь выходил из комнаты или же в игру вступала моя мама: «Погодите, я ее приведу!» — чтобы с невероятным жаром, ей обычно не свойственным, содействовать примирению. Иногда в комнату возвращались оба супруга, иногда только муж, иногда только мама, и тогда уходил в свою очередь муж; иногда же все попытки оказывались напрасными, и мы сидели вчетвером перед рассыпанными в беспорядке картами, к великому разочарованию госпожи Фрерон, которой не дали доиграть партию и которая в очередной раз принималась сетовать на смешную чувствительность молодого поколения в семейных делах. Принимайте шоум.

Вскоре эта чувствительность приобрела еще более острые формы. Молодая женщина все чаще швыряла в середине партии карты и выбегала, бросая на нас свирепые взгляды. Как-то вечером, войдя в мамину комнату, я увидел, что она стоит, прильнув ухом к стене; она приложила палец к губам и возбужденно прошептала:

— Они ссорятся!

Я тоже прижал ухо к стене и в самом деле услышал голоса и плач, но слов разобрать не мог. Смеяться мне уже не хотелось. Мне вспомнились вопли, долетавшие до моей кровати в раннем детство через закрытую дверь, и поведение мамы удивило меня. Чужая ссора нисколько ее не огорчила, напротив, я чувствовал, что она охвачена тем сдержанным ликованием, с каким иногда люди воспринимают весть о скандале, даже если этот скандал несет кому-то беду.

— Там дела совсем плохи. Что ты хочешь, это можно было предвидеть. Они не подходят друг другу, да и нельзя так рано жениться. Иди, мой милый, спать. Я, может, еще Немного послушаю. Спи спокойно!

Я вышел в коридор, где ничего не было слышно, только храпела в своей комнате госпожа Фрерон. Я был озадачен. Я не понимал, почему маму так интересует молодая пара, и особенно молодая женщина. Несмотря на дикие выходки госпожи Фрерои-младшей, она, по правде говоря, вовсе не казалась мне неприятной. Я даже находил особую прелесть в ее тонком усталом лице с покрасневшими глазами. Ей не хватало спокойствия, только й всего, да еще если бы не эта постоянная гримаса… Но моего мнения никто не разделял. Мама и толстуха Фрерон именовали ее дворняжкой, и я не понимал, чем вызвано это прозвище. Что за важность! Пусть я останусь в неведении на этот счет. Никогда больше не суждено мне было встретить эту женщину, что так горько рыдала в тот вечер за стеной маминой комнаты. Спокойно проспав ночь, наутро за завтраком я узнал, что она уехала, это было так же неожиданно, как и все ее поведение.

Должно быть, тот факт, что она уехала тайно, не сказав никому ни слова, все по достоинству оценили, и ее отъезд никого особенно не взволновал. Госпожа Фрерон заявила, что ее повестка ни с кем не может ужиться, мама сказала, что такое поведение смошно и, больше того, совершенно нелепо. Музк ничего не сказал, но было видно, что он раздосадован и раздражен, раздражен этой непредвиденной выходкой жены, которая нарушила наши планы и наше спокойствие, так, во всяком случае, я предполагал, судя по его хладнокровию и его стремлению поскорее забыть события роковой ночи, вернуться к обучению пойнтера и к прочим своим занятиям. Короче говоря, все облегченно вздохнули, потому что никто больше не нарушал доброго согласия и хорошего настроения… Именно так представлялось мне дело, но был ли я прав, утверждать не берусь, поскольку все эти люди были мне, по существу, незнакомы. Я излагаю историю в том свете, в каком она мне тогда представлялась; в ней было много для меня неясного, но я считал, что нас с мамой это все не касается. Однако я ошибался. Я был еще весьма неискушен в зкизни.

Ведь мне так горячо хотелось ошибаться. Я часто задумывался об этом, говорил себе, что ошибся, стал жертвою миража, подобного тем, про которые рассказывалось в учебнике географии; но ведь миражи бывают в пустыне, и к тому же в учебнике говорилось, что нам представляется лишь то, чего мы страстно желаем, чего нам не хватает; значит, о миразке говорить не приходится, и надо смириться, надо признать, что так все на самом деле и было…

Вечером мы собрались все вчетвером, точно разбойники, и мое первое впечатление было, оказывается, верным: после бегства нервической особы все свободно вздохнули. Вечера проходили весело и забавно, хотя и без неожиданностей. Вдова от души веселилась, все больше входила, в роль гуляки-мужчины, пела казарменные куплеты, и учила меня карточным фокусам. Муж, избавившись от супружеских обязанностей, стал снова просто сыном хозяйки и обратил все свое внимание на нас. Он совершенно преобразился, словно сбросил с себя бремя постоянной заботы, и «стал таким, каким был прежде», как радостно утверждала его мать. Нужно признать, что редко кто из взрослых относился ко мне с таким вниманием, как он, с такой готовностью все объяснить, рассказать обо всем, о сельскохозяйственных работах, растениях, охоте, собаках. Он даже но поленился достать с чердака старый стол для пинг-понга и научить меня этой игре. К тому же мой «старший товарищ» сопровождал нас на все прогулки, н я уже начинал считать, что с каникулами мне повезло, а мама, тоже очень довольная, перестала мне говорить по утрам, что я прекрасно выгляжу. Мы привыкли к деревенской обстановке, и семейство Фрерон этим очень гордилось и наперебой расхваливало здешний образ жизни, несравненно более здоровый, чем в городе, и гораздо более занимательный. Мой товарищ даже считал, что деревня — это мое будущее, поскольку я очень люблю животных, и стану подобно ему §еп11етап-1агтег, и у меня будут красивые сапоги и красивый пойнтер. Эта весьма соблазнительная перспектива несколько подорвала мою склонность к медицине. Эйфория длилась до самой молотьбы.